"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

здесь уже двадцать лет и была мнительно настроена по отношению ко мне,
считая, что я использую родственные связи и подкапываюсь под нее; но во
втором полугодии Александра Тихоновна совершенно переменилась ко мне и
вместо прежних нареканий знай только расхваливала: оказалось, что у меня
прекрасная методика и высокая культура преподавания. И мне стали даже
доверять такое дело, как получение зарплаты в районе, куда я ездил на санях
вместе со школьным сторожем Аслямом Бигбулатовым. Словом, учебный год прошел
для меня благополучно, хотя и не без закономерных трудностей привыкания к
новым для меня условиям жизни.
Были достопамятные, как говорится, дни и события или просто особенные,
дорогие мне состояния души, о которых уже не забыть. Так, навсегда останется
в памяти конец сентября; теплый и торжественный, с удивительными для этого
времени краткими и буйными грозовыми ливнями, после которых на лесных
полянах перла из земли страшная грибная сила. В свободное время я ходил в
лес и приносил домой тяжелые, до дужки переполненные корзины, набитые одними
молоденькими подберезовиками и крепкими, с матовой темной шляпкой,
безукоризненно выведенными белыми грибами. Весь грибной сбор я относил
старухе Нурии, соседке, у которой брал молоко, или сторожу Асляму. В эти дни
я узнал особенное, пронзительное счастье отрешения от себя и единения с
шелестящей и кружащей золотым листопадом тишиною сентября.
Тогда же в мою избушку нагрянули четыре милиционера, приехавшие из
района на газике, стали трясти мои бумаги и опознавать мою личность, -
оказалось, объявлен всесоюзный розыск на опасного преступника, который, к
его несчастью, имел огненно-рыжие волосы и был весьма похож на меня. Я тогда
носил небольшую бородку и усы, пришлось мне тут же сбрить эти свои
украшения, чтобы угрозыск воочию убедился, что я не скрываю под ними
преступного лица. Кончилась наша официальная встреча тем, что я нажарил
большую сковороду грибов, а один из ребят съездил на машине в магазин и
привез оттуда две бутылки вермута. Я тогда был радостен, счастлив и щедр, а
у счастливых всегда все обходится благополучно.
В те дни, на исходе девятого месяца года, я мог отрешенно и тихо думать
о таких вещах, как счастье, и о такой малости в этом мире, как я сам, и о
смерти - неоспоримом явлении и законном нашем праве. Спокойно размышляя о
том, как сложилась моя судьба, и о жене своей, и так далее, я убеждал себя в
том, что на свете нет, может быть, того самого, что все называют счастьем,
но есть возможность относиться ко всему этому именно спокойно, очень
спокойно, бесстрашно и доброжелательно.
Тогда и приходит к человеку состояние, порожденное единственно его
волей, которое он может назвать счастливым, несмотря даже на то, что его
предала любимая жена. И в те дни я особенно часто задумывался о безвестном
своем дедушке-немце, магистре философии, и начал читать разрозненные
полуистлевшие листы его записей.

Во многом я оказался похож на него, что вполне естественно, дает знать
себя наследственность. Так, например, мне утром нравится пить кофе, а не
чай. И я так же подвержен припадкам элегической меланхолии, когда мне
кажется, что я одинок, как белый дельфин, отбившийся от стада, но я
вспоминаю о существовании других, неизвестных мне элегиков, и тогда бодрость
возвращается ко мне вместе с мыслью, что все мы братья.
...После сентябрьских погожих дней пошел дождливый октябрь, в совхозе