"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

маленький шарик моей самососредоточенности. Желание немедленной, сиюминутной
гармонии все выше возносило меня к Отто Мейснеру, к его озаренному лицу, и я
готов был, с тоскою глядя в убогое окошко хижины, за которым была ночь,
взять и запустить в черное стекло бутылкой из-под вина, в горлышко которой
была вставлена кривая ветвь яблони.
Но тут в это самое окошечко шмякнулось снаружи что-то мягкое, а затем
еще раз что-то промелькнуло и шмякнулось. Огромные волки стлались в своем
беге-полете: что ж, даже волчья погибель должна была обрести смысл и
значение в мире белой гармонии, куда звал меня Отто Мейснер. И, едва не
плача от одинокого своего бессилья, от неуклюжей своей бескрылости, я
провалился сквозь облака, сквозь годы, сквозь неощутимый миг своего
рождения, сквозь мифическое детство свое и трудную, одинокую юность и
побрел, спотыкаясь, на улицу через темные сени... Подходя к окошку своего
дома, которое светилось средь невидимо спящей деревни, словно яркий
прожектор, я услышал приглушенный девичий смех, а затем быстрый топот
удаляющихся ног. Под своим окном на земле я нашел ветки бузины с белыми
пахучими цветами. Кто-то бросил их в стекло, пожалев, видимо, позднее
одиночество человека.
Наутро я стоял перед этим же окном, которое было у меня распахнуто,
надевал галстук и причесывал перед зеркальцем, висевшим на стене избы, свои
длинные волосы, готовясь идти в школу и преподавать там Историю. В раскрытое
окно мне видно было, как проходят дети в школу. Вот и коллеги мои, учителя:
словесница Светлана Борисовна, крашеная блондинка со стройными молодыми
ногами (покосилась в мое окно), рядом курчавый физкультурник Шамиль
Равилевич и сзади, нагоняя их, улыбающаяся, принарядившаяся к работе в синюю
кофту Зайгидя Ибрагимовна, жена Исая. Быстро прошла подпрыгивающей, милой
своей походкой любимица моя Марьям, причесанная, с бантом на затылке, с
красным галстуком на шее. Что ж, пора выходить и мне, потомку ганзейских
купцов, сыну казахского рисовода, внуку магистра философии Кенигсбергского
университета.
Бабушка Ольга рассказывала, что по пути из Тувы к Волге Отто Мейснер,
простудившись, заболел и, уже выздоравливая, вдруг снова свалился с брюшным
тифом, в результате чего едва не скончался. Но бабке удалось его выходить, и
вот, желая скорее поднять ослабевшего мужа, она вывезла его в какую-то
деревню из городка, где он горел в тифе, и два месяца, май и июнь, Мейснеры
прожили в этой богатой деревне, где-то уже по европейскую сторону Уральских
гор, дышали чистым воздухом, пили молоко и объедались прекрасной рыбой,
которая водилась в местной реке. Ребенку, моему отцу, исполнился там год, и
день рождения отметили как положено, пригласили даже гостей из тамошних
крестьян. Единственное, что не понравилось бабке в этой деревне, было, если
судить по ее рассказам, обилие там соловьев. "Проклятые птицы не давали
спать", - говорила нам старушка. И, судя по единственному недовольному
замечанию нашей весьма требовательной бабки, а также памятуя, что ей тогда
было лет намного меньше и любила она своего пригожего мужа со всей силой
пробужденной женственности, - время этой остановки в долгом пути было для
них, очевидно, радостным и счастливым.
Пора теперь поведать сказочку, которую, бывало, часто повторяла бабушка
Ольга. Есть такой чертик в корейском варианте, маленький демон, который
может внезапно возникнуть под ногами у тебя в крутящемся пылевом вихре, -
этакий крошечный пузатый чертик, на вид добродушный и безвредный, как черный