"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

Тогда она поднялась на второй этаж, там был широкий балкон. Но
оказалось, что и оттуда мало что можно увидеть. Самолет-да, людей,
Гришу-нет. Она расхаживала по балкону и ждала, пока Гриша взлетит в
сиреневое сумеречное небо. Ее спросили, не знает ли она, есть ли тут почта.
- А как же! На первом этаже под лестницей!
Она здесь все уже знала, она здесь не впервые. Она привыкла к
аэропорту, к шуму двигателей, к голосу объявляющей, к строгости порядков.
Она приобщилась к авиации и восхищалась ею. В конце концов, они ровесницы.
Гриша был знаком с Уточкиным. Геройство Чкалова, Гастелло, светлая слава
Юрочки Гагарина - это все относится к ее жизни. Жалко, никогда не летала.
Другие даже прыгали с парашютом, даже кто-то из знакомых.
К Гришиному самолету подошел автобуксир, поташил бесшумный и послушный
самолет на дорожку и отъехал, предоставив его самому себе в предрешенном
ему одиноком полете. Тягучая тоска покинуто-сти больной птицей медленно
поднялась с его крыла и тяжело опустилась на балкон.
Но вот включились двигатели, горячо заплескался воздух. Самолет долго
разрывал сумерки огромным ревом, чего-то ждал, как ему и полагается
выждать что-то, и наконец, дрожа, покатил в поле. Его скоро не стало
видно, не стало слышно, он пропал и не взлетал, и длилось его безвестное
исчезновение зловеще долго. Теплое пространство вечернего аэропорта
налилось тонко поющей тревогой. Мария Исааковна хотела уже бежать к
начальнику, чтобы крикнуть ему о несчастье, но нет, самолет поднялся над
полем, все нормально, пролетел над балконом. Она проводила его глазами в
высокое вечереющее небо.
"Удивительно, почему я не плачу? - спрашивала она себя, завороженно
боясь упустить из виду короткие злые вспышки бортовых огней. - А о чем
плакать? Разлуки - это и есть жизнь. Непонимание тоже в порядке вещей",-
заключила она, когда огни растворились.
Она спустилась вниз и решила зайти на почту, чтобы отправить Грише
несколько слов, и пусть он приедет и сразу получит ее письмо, и не
останется у него неприятного осадка от их скомканного прощания. Но с
досадой вспомнила, что Гришин адрес дома, на голубом конверте, а на память
она его не знала, тем более что следовало писать по-английски.
Тогда она написала другое письмо, записочку.
"Дочь моя! У тебя совесть есть? Глаза вылезают на лоб, пока увижу в
ящике тво╕ письмо!.." Этот адрес она помнила и во сне.
Она стояла за высоким мраморным столиком. Точно такие же были в буфете,
где они с Гришей закусывали, только здесь белый мрамор ста \ от чернил
грязно-фиолетовым. Рядом с ней, слева, сочинял телеграммы высокий худой
мальчик лет двадцати в красной фут" болке с закатанными рукавами.
Собственно, он сочинял не телеграммы, а адреса к ним. Четыре серых бланка
были разложены в ряд, а сам текст на всех четырех уже написан, и притом на
всех четырех одинаковый. Мария Исааковна прочла дальнозоркими глазами:
"Пришли 10. Толик". Вероятно, ему нужно было сорок рублей, но он не мог
обременить такой суммой никого из своих приятелей и вынужден потратиться
на четыре телеграммы вместо одной. Вероятно, приятели его разъехались на
каникулы. Он скреб ногтем то подбородок, то переносицу, то щетинку
жесткого белокурого ежика надо лбом, сердился на плохие казенные перья,
отталкивал сползающую со спины на руку гитару на шнурке, вспоминая адреса.
В конце концов на каждом бланке он написал по одному слову: