"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

"Москва".
Значит, поняла Мария Исааковна, молодой человек - москвич, Москва. Как
она любила Москву, хоть и не была там. Одно название - и то волновало. Она
предложила бы молодому москвичу немножко денег взаймы, если бы не гитара -
символ легковесного отношения к долгам и обязанностям.
- Я вам советую,- сказала она юноше,- пошлите телеграмму вашей маме.
Он насупился, холодно кивнул: не ваше, мол, дело, бабуся.
- Уверяю вас, мама никогда не подведет...
К нему, незнакомому юноше из Москвы, успела она повернуть лицо, когда
увидела с ужасом, что ее перо, оставляя жирную виляющую полосу, поползло
по конверту, а мрамор стола потек, как разогретое масло, теряя форму,
меняя цвет, и потекла, сплавляясь, пластмассовая чернильница на столе, и
поплыла рука в закатанном рукаве, и потемнели, лиловея, четыре
округлившиеся телеграммы.
- Ой, что это?! -удивленно воскликнула она.
Как музыка, слышанная в детстве, зазвучала в ней томительная и
ускользающая боль. Она схватилась за сердце, чтобы приблизить ее к себе,
чтобы вслушаться в нее, расчувствовать, понять, не упустить. Но тело стало
странно легким, как бы парящим, уплывающим, и вместе с ним удалялась и
таяла, отнималась ее боль, самое важное для нее, самое принадлежащее ей.
Красная футболка тоже стала лиловой, потемнела и померкла. Вокруг
запрыгали мелкие фиолетовые пузырьки. Из их множества вырвался один с
огненной серединкой, бойким ресторанным голоском запел "Каштаны, каштаны",
и смолкло, и ничего не осталось - ни боли, ни света, ни голоса, ни холода
цементного пола, ни суеты вокруг.
Как и обещал, Гриша прилетел на следующий год с женой Нэнси, она всем
без исключения понравилась.
Гриша побывал на кладбище. Ему страстно захотелось посадить деревце над
могилой Манечки, но никто не знал, где достать саженцы, а потом
выяснилось, что в середине лета вообще сажать деревья не полагается, так
что Гришина затея как-то сама по себе и отсохла.
На этот раз собрались у Мони.
Казалось, что Моня не захочет оставаться в жизни без Клары, но он жил,
стал очень тихим, полюбил ходить к заводу и кормить голубей возле
цветника. Если в обеденный перерыв кто-нибудь подсаживался к нему на
скамейку, он спрашивал: "Из какого цеха?" Или: "Как сейчас с трубами
большого диаметра?" А уходя, тайком срывал с клумбы какой-нибудь цветочек.
Гриша приехал и еще через год. Саул Исаакович был тогда вполне здоров,
ноги отлично подчинялись обоим, и они много гуляли. А в четвертый приезд
Гриша навещал его в больнице - что-то сделалось с ногами, лечили.
- Исключительное место-больница!-говорил Саул Исаакович в больничном
саду под липой, прислонив к скамейке костыли. - Справа от меня лежит
профессор истории, слева - кандидат технических наук! Когда и где я мог
иметь такую компанию? В Америке возможно подобное?
А Гриша под липой жаловался, что дочь связалась с негодяем и негодяй не
смог по конской сути своей понять ее, но смог истерзать ей сердце. А люди,
купившие 'у него магазин и весь первый этаж, выживают его со второго
этажа, и, вероятно, придется съезжать на новое место. А он привык к
старому саду, он вырастил его своими руками, привык к соседям. Фамилия
этих людей была Брункс. Имя негодяя не называлось.