"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

- В нашей деревне все были именно колдовками, бабка моя была дикой
колдовкой.
Старая шутка, Асе она не нравилась. Люся родилась и выросла в
Ленинграде, предки ее во всех обозримых поколениях были
учеными-естественниками и служили в академии еще при Ломоносове, а
бабушка-колдовка любила позировать художникам и оставила после себя
портреты в овальных рамах, указывающие на ее изысканное происхождение и на
то, что глаза цвета северного моря, узкие носы с горбинкой, тяжелые волосы
и величавость - неотъемлемое богатство рода Никитиных. И Леночка, и Люся
были похожи на нее. Деревня, колдовки, бабка Устинья, дед Пахом -
чудачество, выдумка. Ася гордилась Люсиной утонченностью, Люсиными
старинными книгами, портретами Люсиной бабушки и даже тяжелым креслом
покойного дедушки.
- Что же ты Леночку не научишь ведьмачить?
- Этому научить нельзя, это передается через поколение. После войны
Люся вернулась в Ленинград, и оказалось, что никого из родных не осталось,
квартира разбита снарядом, а улицы и мосты, и скверы, и набережные
разрывают сердце воспоминаниями о погибшем Игоре, Люсином муже, танкисте,
и, списавшись с Асей, Люся собрала уцелевшие книги, коллекции деда и
портреты бабушки, переехала с Леночкой в южный город, стала работать в
родильном отделении, и, когда ждали патологических родов, всегда вызывали
ее. У нее, дикой колдовки, все проходило благополучно.
- Знания что! В нашей деревне самые квалифицированные КОА-довки уходили
в повитухи.
В сорок третьем году Люся спасла жизнь еще не родившегося Шурика.
- Сейчас...
Как всегда, без всякой связи Люся сказала однажды тем особым
возбужденным тоном, словно продолжала какой-то неоконченный некогда спор,
словно необходимое опровержение было давно у нее готово, но только
следовало выждать свободную или удобную минутку и вот наконец та наступила.
- ...в это переломное в нашей священной войне время... Они с Асей
только что отошли от операционного стола, они зашили хоть и рваную, но
безопасную рану на крепкой ноге почтальонши, которую укусила госпитальная
собака.
- ...когда мы повернули фашизм лицом к его неминуемой гибели и нам это
стоило стольких молодых и прекрасных жизней...
Они грелись у железной голландской печи, грели ладони, уже светало, их
дежурство проходило спокойно, даже пожилой старшина из третьей палаты не
стонал в эту ночь.
- ...каждая женщина...
Ася увидела, что Люсины ресницы дрожат-однажды они их измерили,
оказалось одиннадцать миллиметров против Асиных девяти. Ася услышала, что
дрожит и голос Люси, и успела подумать, что давно нет писем от Игоря.
- ...каждая замыслившая аборт женщина не просто трижды безнравственна,
не просто преступна перед народом и Родиной, но перед нашей Победой!..
И, не договорив еще чего-то, какие-то невымолвленные слова еще шевелили
ее губы, она заплакала. Слезы побежали по узкой щеке в стянутую на
подбородок* маску.
- Люсенька,-сказала тогда Ася, решив, что деваться некуда. - Поклянись,
что не выдашь меня и не отошлешь до последнего. Люся сквозь слезы смотрела