"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

руки, и грянул тот самый удар, от которого желтые тополя стали черными, а
другие удары получило уже бесчувственное тело, удары, после ко' торых вся
жизнь Саула так роково переменилась.
Галочка-голубка, она всегда напевала что-то про подсолнух. "Сонячник с
сонечком тихо говорив". То есть подсолнечник в ее песенке шептался с самим
солнышком.
А Миша был блондин. У Миши были светленькие глаза и нос пуговкой.
Неприметная физиономия при скромном росте. Просто ред. костная по
неприметности внешность.
Только два месяца назад они вместе с Саулом еще служили у Котовского, и
Миша был идеальным разведчиком. Он вырос в Бессарабии в еврейском местечке
и знал еврейский язык, как родной, что очень удобно было для разведчика в
этой местности. "Таким блондином, с такими голубыми глазами, с такой
курносостью может быть только еврей!" - дразнил его Саул, Миша смеялся.
"Смотри помалкивай!" - напоминал ему Саул перед каждым заданием. Вся
замечательная неприметность Миши немедленно пропадала, как только он
начинал говорить. Его голос сам по себе, как бы не подчиняясь хозяину,
взвинчивал нервы каждого, кто находился поблизости. Женщины! Что с ними
творилось! Вероятно, именно из-за женщин - какая-нибудь всегда могла
оказаться недалеко - молчание давалось Мише с трудом. В отделе агитации он
был признан оратором номер один. "Молчи!" К счастью, в Ясных Окнах Миша не
успел выступить, люди под желтыми тополями увидели просто курносое
конопатое лицо, рассеянный взгляд небесного равнодушия и цвета и сочли
Мишу некрупной фигурой.
Среди ночи кто-то отпер сарай и прошептал в щелку, не показываясь:
"Бричку оставьте потом на станции, идите быстренько!" Миша вытащил Саула
из сарая и вывел за руку Галю, во дворе никого не было, белели неубранные
скатерти на столах под тополями. В Константиновке горело, в Вишневом тоже
горело, там стучал пулемет.
"Это Тютюник,- сказал Миша. - Кто считает, что он всякий раз уходит в
Румынию, тот в корне ошибается". Он отвез Саула и Галю в больницу и сразу
отправился снова к Котовскому. Григорий Иванович только что принял девятую
кавалерийскую дивизию, и той же осенью, в том же золотом ноябре, не стало
на Украине последней повстанческой банды.
А Галя осталась жить с безвозвратно помутившимся сознанием.
"Луна глядит? - спрашивала она прохожих на улице среди дня и придирчиво
заглядывала им в самые зрачки, и поднимала кверху строгий палец. - Глядит!
Неумолимая! - Она не смогла забыть луну над тополями. - Как будто кто
зовет меня с далеких гор..." Люди вздыхали, отходя от нее, пугались.
Начал моросить дождик, а круглая плотная туча с моря несла,
по-видимому, настоящий ливень. Но Саул Исаакович не уходил, так важно было
для него свободное чувство, которое давал разомкнутый горизонт, быстрая
туча и его, Саула Исааковича, счастливая полно-властность над собой. Он не
забыл о ходячем больном, он понимал, что человек, сумевший провалиться под
землю, сумеет и выйти из нее, но надеялся, что тот не будет торопиться,
надеялся без помех додумать и дочувствовать план путешествия до конца,
зная, как недолго сползти с одной хорошей мечты на другую, с одного дела
на другое, как нетвердо стало его внимание к делам и решениям после Ясных
Окон, как почти никогда самые замечательные планы не доходили до его
жизни, а висели над ней, как множество маленьких радуг над цветущей землей