"Дина Калиновская. О, суббота! (Повесть, ж."Дружба Народов" 1980 N 8)" - читать интересную книгу автора

не пропустить Гришину телеграмму. Как-то пасмурным утром он вышел из дома,
оглядел мокрую после ночного дождя улицу в одну сторону, до Суворовских
казарм, и в другую-до решетки у обрыва над портом, за которой мерцало
море, увидел матросика, болтающего по телефону-автомату возле мореходного
училища, увидел запоздалую маму, волокущую в детсад сердитую девочку,
увидел фургон со свежим хлебом у булочной и мотороллер с прицепом,
нагружаемый у пивной пустыми бутылками, увидел клочья темной тучи над
улицей и с такой решительностью направился в парк искать партнера для игры
в домино, словно Гриша шел с ним и спешили они на другой конец местечка
драться с Семкой Фрумкиным. Потребность в этих драках высекалась из
воздуха и удовлетворялась немедленно.
А надо было еще трясти ковры...
В парке по набережной аллее, по той ее стороне, где не росли большие
деревья, но зато через низкий парапет видно все, что делалось в порту и на
самих судах, если они стояли на приколе, прогуливался один - мыслимо ли в
мае! - единственный человек в шлепанцах и халате, больной из госпиталя,
крайнего в переулке дома с окнами в парк.
Саул Исаакович пошел вдоль парапета. Коробочка с домино постукивала во
внутреннем кармане, как погремушка.
На итальянское судно грузили тюки столь внушительных размеров, что кран
мог закладывать в сетку штуки по четыре, никак не больше. Размышляя о том,
хлопок ли это или шерсть, швейная ли продукция всемирно признанной фабрики
имени Воровского, каракулевые шубы, лисьи воротники, а возможно, и валенки
на экспорт таились в тюках, любуясь величавыми действиями крана,
прислушиваясь к приятному, почти музыкальному клацанью металла в порту,
наслаждаясь мокрыми запахами парка и моря, Саул Исаакович дошагал до
крепостной башни.
А возле крепости, вернее, возле уважаемых остатков ее, обнаружилось,
что ходячий больной исчез. Непонятно было, куда он исхитрился деться -
слева обрыв с размокшим боком, справа непроходимый для больничных
шлепанцев мокрый парк. А впереди аллея до самого памятника Неизвестному
Матросу была пустынна.
Саул Исаакович несколько забеспокоился, но беспокойство быстро прошло,
едва он подумал, как просторно на земле людям, если в областном городе
можно вдруг оказаться одному в целом парке.
Саул Исаакович удивился своему исключительному одиночеству в обозримом
пространстве, оно понравилось ему. И настолько, что даже пришло в голову
некоторое время одиноко пожить где-нибудь в шалаше, чтобы не было
поблизости людей, но были бы звери и птицы. Он тут же придумал, что
Ревекке можно сказать, будто он едет в Гомель к Исачку Плоткину, старому
приятелю, она, естественно, будет поражена, потому что он никуда никогда
не ездил, но отпустит в конечном счете. А он в своем шалаше просыпался бы
до рассвета и слушал бы птиц и изучил бы их наконец, стыдно ведь человеку
знать только воробьев и ворон. Он придумал, что Исачку можно выслать
заранее десяток писем для Ревекки и попросить его обеспечивать ее письмами
со штемпелем города Гомеля, подробно объяснив все как следует, чтобы он не
испугался чего-нибудь, как всегда чего-нибудь пугался.
Саул Исаакович подумал и помечтал немного уже не о шалаше, а о
неторопливой бесцельной ходьбе по дорогам не с рюкзаком, как молодые, а
налегке, с сеткой-авоськой, где будет хлеб и соль в тряпочке узелком,