"Александр Хургин. Брунгильда и любовь (из жизни евролюдей)" - читать интересную книгу автора

А то, что близкий Freund не пускал Брунгильду к себе, в сферу ее
понимания, конечно, не умещалось. Он, правда, говорил:
- Я ж не только тебя, я никого не пускаю, одну Putzfrau. - И говорил: -
Мой дом - моя крепость. Ну блажь у меня такая великобританская, блажь и
прихоть. Могу я иметь одну-единственную прихоть на склоне лет?
- Да пожалуйста, - сказала ему в конце концов Брунгильда. - Имей хоть
прихоть, хоть блажь, хоть Putzfrau.
А Putzfrau эта, уборщица другими словами приходящая, работала у
старичка много лет, зим и весен. И работалось ей у него с течением времени
все лучше. Потому что с годами приходилось убирать все меньше и меньше
комнат. Когда она была молодая и нанялась ухаживать за этим домом, она
убирала его целиком. Но наступал день, и очередная комната оказывалась
запертой. Ключи от запертых комнат хозяин всегда хранил на себе, привязывая
цепочкой к шее. Она сначала предлагала, мол, отоприте закрытые помещения, я
их приберу под вашим неусыпным контролем, а впоследствии перестала
предлагать. Потому что ни разу ни одну комнату не открыл ей хозяин. Только
кричал: "Ни в коем случае! Вы не имеете права". И последнее время она
убирала всего четыре комнаты на верхнем этаже плюс санузел с кухней. Убирала
и гадала, что с нею будет, когда комнаты кончатся.
"Неужели, - гадала, - пополню я собой многомиллионную армию безработных
и не смогу проводить отпуск на островах Зеленого Мыса?"
Да, странноватый был в некоторых аспектах этот старичок. Возможно,
потому, что был он не простой, а особенный. Недаром Брунгильда отметила его
своим вниманием. Она все необычное противоположного пола интуитивно
вниманием отмечала. И много раз повторяла старичку:
- Ты у меня, - повторяла, - особенный.
А он говорил ей:
- Не возражаю, - и пощипывал ее исподволь.
Но о своей главной, отличительной, так сказать, особенности он
Брунгильде не говорил ни одного лишнего слова. И вообще не говорил.
Пока время не пришло сказать. В смысле, заявить во весь голос, так
заявить, чтоб мир услышал и вздрогнул, чтоб пресса, общество и прочие люди
доброй воли пришли в недоумение и пали ниц.
Трудно поверить, однако факт. Этот безобидный на первый и любой иной
взгляд старичок, боковой потомок графского рода с университетским дипломом,
был в душе людоедом. Да, он был им чисто платонически, мысленно. Но был. То
есть ощущал себя людоедом. Как голубые юноши ощущают свой окрас задолго до
первой настоящей любви или случайной однополой связи. Вот и старичок знал о
себе, что он по природе и по всему людоед европейского уровня, каннибал.
Хотя никого съесть ему не довелось. До поры, конечно, до времени.
А тут выпили они с Брунгильдой по случаю праздника пива сверх всякой
меры, шнапсом его заполировав. И стал старичок думать о себе нелицеприятно.
Думает и сквозь слезы плачет: "Что же это я за каннибал, - думает, - липовый
и фиктивный? Нет, надо с этим кончать, с девственностью своей людоедской.
Чтобы не было потом мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. А то умру,
и никто не поверит, что был я каннибалом с большой буквы, не поверит и не
узнает".
Проще всего было бы воспользоваться близостью аппетитной Брунгильды.
Увлечь ее в ее же постель и там воспользоваться. К примеру, на завтрак
вместо кофе с булочкой. И старичок уже начал помышлять, как ему это