"Александр Хургин. Возвращение желаний" - читать интересную книгу автора

кондиционированной прохлады до своей двери и остановился. И постоял, пытаясь
надышаться, и почувствовал, как высыхает на мне пот и как мокрая горячая
рубашка остывает и отделяется от спины. Затем я открыл замок, толкнул дверь,
задержал ее в этом положении, задержал, понимая, что сейчас те, пьющие в
вестибюле чай, замерли и прислушиваются - хлопнет дверь или не хлопнет. Я не
стал испытывать их короткое терпение и хлопнул дверью. Хлопнул громко, чтоб
они наверняка услышали и успокоились.
И остался в замкнутом духотой пространстве нашего двухспального номера.
Здесь я впервые узнал, что номера бывают двухместные - это с двумя отдельно
стоящими кроватями, а бывают двухспальные - с теми же двумя кроватями, но
сдвинутыми впритык. Эти последние номера стоили существенно дороже. Почему -
нам объяснили так: в двухместные номера селят людей одного пола, в
двухспальные - разнополых. Мы выбрали двухместный, более дешевый номер, но
нам сказали - нельзя. Раз есть "одна мужчина и один женщина" - именно так
нам сказали, - надо брать номер со сдвинутыми кроватями, а не с
раздвинутыми, и платить за него по утвержденному прейскуранту. Мы взяли. И
заплатили. Раз надо. Хотя скоро кровати пришлось раздвинуть. Из-за жары. В
ней даже дыхание, даже тепло тела, лежащего рядом человека, ощущалось кожей
- всей ее поверхностью - и не давало уснуть. А тем, ради чего собственно и
сдвигают кровати, мы не занимались. Пожалуй, это была единственная гостиница
в нашей жизни, где мы этим не занимались. Во-первых, все из-за той же
высокой температуры. А во-вторых, из-за торжественности и трагизма ситуации.
Или, возможно, из-за некоторой ее неестественности. Вообще, я давно заметил
- все трагические и торжественные ситуации неестественны. В разной мере, но
все. Наверно, мы в горе и в торжестве (так же, к слову, как и в опасности)
чувствуем себя неудобно, не в своей тарелке себя чувствуем.

Стащить прилипшую к телу одежду стоило мне большого труда. Она не
стаскивалась. И я боялся, что порву рубашку. Боялся, но все равно тащил ее
за воротник через голову. Из штанов вместе с трусами удалось выбраться без
усилий. Но наклониться и поднять их с пола - нет, на это меня уже не
хватило. Я переступил через них, я хотел только одного - обдать себя водой.
Пусть не холодной, пусть теплой. Лишь бы водой. Лишь бы она была мокрой и
лилась.
Закинув ногу, перенес ее через борт ванны. Поставил ступню на сухую
шершавую ржавую эмаль. Слава Богу, она была прохладной. Коротко насладившись
этой локальной, почти точечной прохладой, подтянул и перенес в ванну вторую
ногу. Стал на колени. Сел. Кожа в суставах издала неприличный чавкающий звук
и слиплась. Взял в руки лейку душа. Открыл кран. Из душа не вылилось ничего.
Обычного шипения, и то из него не вырвалось. Полная и безнадежная тишина,
тишина пустыни. Я даже не стал ругаться. Наверно, весь великий и могучий
русский мат не мог выразить моих сильных чувств, моего бессилия, моей злобы.
Хорошо еще, что она не имела адреса, никуда не была направлена. То, что я
чувствовал, было, конечно, злобой. Но злобой в чистом виде, злобой как
таковой. И только.
А такая, ненаправленная злоба имеет одно направление - она направлена
против тебя самого. Наверно, поэтому я сидел на коленях в ванне и готов был
заплакать. А может быть, я готов был разрыдаться. Того, ради чего я бежал с
церемонии, ради чего повел себя неприлично и нехорошо по отношению к жене,
не оказалось. Я говорю о воде. А это значит, что я мог достоять всю