"Александр Хургин. Возвращение желаний" - читать интересную книгу автора

А в остальном играл старик Полухин на своей любимой трубе до самой
пенсии. Сначала, значит, понятно зачем, а потом по привычке. С какого-то
времени трупы его волновать совершенно перестали, и он осознал все
преимущества работы с мертвыми, а не с живыми людьми. Главное преимущество
состояло в том, что мертвые люди - это уже не люди, а набор химических
элементов, биологический материал. И никакого вреда этому материалу врач
причинить не может. В то время как, допустим, хирург иногда получает живого
человека и, применив свои радикальные методы лечения, превращает его в набор
химических элементов. Поняв все это, и проверив на практике, старик Полухин
очень за себя порадовался, что стал после мединститута именно
патологоанатомом. А когда он выбирал для себя эту не слишком
распространенную среди людей стезю, его однокашники очень искренне
удивлялись, говоря, что врачи призваны избавлять от страданий живых, а не
копаться во внутренностях мертвых. Что выбрав эту узкую специальность, он не
будет врачом, врачевателем, а будет всего лишь прозектором. И он не мог
разъяснить им, почему делает так, а не иначе, и что это в нем за такие
фантазии берут верх над здравым смыслом. Он и для себя не очень-то мог это
прояснить. Может, у него к живым людям предубеждение в подсознание было
заложено. Как-нибудь генетически. И он интуитивно стремился иметь с ними как
можно меньше дел и контактов.
Тут, надо сказать, он вместе со своим подсознанием не все предугадал.
Поскольку почти у всех мертвых есть живые родственники и живые какие-нибудь
начальники, сотрудники и друзья-товарищи. И они всегда в чем-то
заинтересованы, им всегда что-то нужно - даже от смерти. И часто они
пытались всякими окольными путями воздействовать на Полухина и давить на
него грубо с позиции силы, применяя прямые и косвенные угрозы. И деньги ему
давать пытались. Ну, чтобы он, например, написал, что покойник при жизни, в
самом то есть ее конце, был пьян и невменяем. Или наоборот, вел машину в
совершенно трезвом состоянии. Полухин всегда выслушивал эти предложения,
просьбы и требования, глядя в пол, и говорил:
- Заключение получите завтра у заведующего отделением.
Ему втолковывали, мол, вы поймите, этого уже не вернешь к жизни, а если
написать, что он трезвым и здоровым с крыши упал, пострадают невинные
ответственные лица, достойные лучшего будущего. А у них семьи. Им жить надо.
Полухин говорил:
- Вы не волнуйтесь, я все понимаю, - и говорил: - Заключение получите
завтра у заведующего отделением.
И писал то, что считал нужным. Даже если в смерти больного виноват был
знакомый хирург его же больницы, коллега, можно сказать, и товарищ по
работе. Не из упрямства писал или какой-то честности неслыханной и не для
того, чтобы насолить кому-то и кого-то по заслугам и по справедливости
наказать, а просто не знал он, что можно написать, кроме и вместо того, что
он сам видел, своими глазами, и в чем был на все сто процентов убежден.
А другие, конечно, называли его упрямым ослом и спрашивали - откуда
только такие берутся, и не находили ответа. Им казалось, что у него характер
твердокаменный и не гибкий, и что он получает специфическое удовольствие от
того, что делает по-своему, а не так, как его просят - не идя ни у кого на
поводу и ни в чье положение не входя.
Но настоящих неприятностей у него, можно считать, никогда не бывало.
Ну, вызывал главврач, что-то такое выговаривал, мол, надо к пониманию людей