"Александр Хургин. Возвращение желаний" - читать интересную книгу автора

и всех остальных тягот героической мирной жизни военного времени.
Родственники, с которыми она туда поехала, рассказали потом Полухину, что
похоронили ее в одеяле. Так как гроб там взять было негде. И они завернули
ее в ее же одеяло и похоронили. Он тогда спросил: "Одеяло коричневое,
шерстяное?". "Да, - ответили родственники, - коричневое".
Отец старика Полухна тоже умер. То есть погиб на мосту. При панической
сдаче города немцам. Пуля попала ему в живот, и он упал в воду. Его товарищ
был рядом с ним и все видел. И понес черт отца в военкомат. Ему до
пятидесяти лет в сорок первом меньше полугода оставалось. Мог бы и не ходить
туда, как другие не ходили. И без него хватало, кого на фронт отправлять и
под ружье ставить против танков. Но он пошел, опасаясь советских законов и
боясь их нарушить. Таких, как он, в ополчение брали или окопы рыть. А
воевать более молодых отправляли. Только не повезло отцу. Не успели они
ничего вырыть, никаких окопов. В первый же день его воинской службы Красная
армия город оставила. И он во время ее бегства погиб.
И жена Полухина знала, конечно, что родители его в войну погибли. Но
больше ничего о них она не знала. Ни о матери, ни об отце. Не говорили они с
мужем на эти грустные больные темы. Поводов для таких разговоров как-то не
находилось. Если бы хоть могилы остались, тогда, может, в поминальный день и
поговорили бы о них, об их жизнях и их смертях, а так, не с руки говорить -
ни с того ни с сего. И тем более расспрашивать, если сам человек о своих
умерших не заговаривает. Вот жена и не расспрашивала. Чтобы лишний раз мужа
своего не травмировать и не бередить.

А евреи привезли в скором времени для старика Полухина утку
пластмассовую полупрозрачную, с нанесенными на нее делениями в миллилитрах,
и веревочную лестницу для вставания с постели, и особо устойчивую палку на
четырех ножках. Для опоры и удержания равновесия. Хотя в тот раз после криза
старик не остался лежать. Он окреп и еще какое-то время сам вставал и
передвигался по квартире, обходясь с горем пополам без подручных средств. Но
евреи фонда дальновидно смотрели вперед, в будущее. Они знали, что улучшение
будет продолжаться недолго. И привезли все вышеперечисленное, попросив жену
Полухина подписать бумагу - что, мол, это дается ей не насовсем, а на
прокат, и она обязуется вернуть все в целости и в сохранности, и в чистом
вымытом виде, когда надобность в предоставленном медицинском оборудовании у
нее окончательно отпадет.
Помимо всего этого, громко говоря, оборудования, Полухиным стали возить
еще и бесплатные обеды. Из трех блюд плюс салат четыре раза в неделю. Обеды
вполне съедобные. И калорийно насыщенные. Так что их можно было растягивать
на два раза.
Внук старика Полухина, узнав об обедах и прочих еврейских радостях,
сказал:
- Хорошо быть евреем. Я тоже хочу.
А сын ему сказал:
- Сделай себе обрезание и будь. Желаю тебе большого еврейского счастья.
Сам старик Полухин эти разговоры никак не воспринимал - вроде и не
присутствовал при них. Он сразу к ним никакого вкуса не обнаружил. Он после
криза, временного выздоровления и последовавшего за ним постепенного
ухудшения здоровья, стал отстраняться от реальности и уходить в себя, и
оставаться в себе подолгу. Наедине со своим прошлым и своим будущим, и со