"Александр Хургин. Возвращение желаний" - читать интересную книгу автора

десять минут максимум. А жену стригла минут пятнадцать. И, уходя, сто раз
говорила спасибо. За то, что дали ей заработать и принести в семью лишнюю
пятерку.
После стрижки жена всегда вела старика мыться. Сначала сажала его на
край ванны, потом сдвигала на поставленный в ванну табурет, потом
перебрасывала внутрь ванны его ноги. Отдыхала с минуту и начинала мыть. И
мыла тщательнее, чем обычно, чтобы от состриженных волос не чесалось его
тело. После мытья она так же ступенчато извлекала старика Полухина из ванны,
и он ложился на свой диван и отдыхал. Чаще всего - спал на спине с открытым
проваленным ртом. А проснувшись, опять отдыхал. Уже ото сна. В глубокой
старости сон тоже утомляет тело, а если не утомляет, то отнимает тепло,
сковывая не только мозг, но и суставы, и мышцы. И их трудно бывает вывести
из неподвижности - чтобы они как-нибудь действовали, позволяя при надобности
целенаправленно передвигаться. Если не в пределах квартиры, то хотя бы в
пределах постели.

Всякий раз с появлением в доме парикмахерши старик радовался,
взбадривался и чуть ли не возбуждался. Стрижка его всегда молодила как
внешне, так и внутренне. Даже когда молодить его было ни к чему. По причине
реальной, имеющей место быть, молодости. В этой своей молодости и в
пришедшем за ней зрелом возрасте он посещал одну и ту же парикмахерскую на
углу улиц Маркса и Базарной, и стригся у одного и того же старорежимного
мастера. До его смерти стригся. С регулярностью один раз в месяц. И знал, в
какой день недели он работает, а в какой выходной, и что отпуск ему дают в
начале июля, знал.
Звали мастера дядя Ефим. Именно так его все и звали - без отчества,
фамильярно. И свои, и чужие. Дядя Ефим спрашивал: "Стрицса, брицса, молодой
человек?" А старик Полухин - тогда еще не старик - ему отвечал: "Как
обычно". Имелось в виду, что постричь его нужно коротко, после чего побрить
и приложить к лицу два-три горячих компресса. Сколько стоило все это
незабываемое удовольствие до войны, старик Полухин не помнил - с цифрами он
всегда был не в ладу, - а в шестидесятые годы - помнил с точностью до
копейки: стрижка под "Венгерку" полтинник и бритье тридцать копеек. Старик
Полухин давал дяде Ефиму рубль, и тот ему говорил "очень благодарен". И
слегка наклонял себя в копчике. Раньше, кода он был не рядовым советским
парикмахером, а совладельцем цирюльни, дядя Ефим вместо "очень" говорил
"премного". Но Полухин этого "премного" уже не застал. По понятным
историческим причинам.
А как-то придя стричься, он не обнаружил дядю Ефима на рабочем месте. И
оказалось, что тот не выходной, не на больничном и не в отпуске, а на
Сурско-Литовском кладбище.
Полухин вошел и спросил:
- Где дядя Ефим?
А ему ответили:
- На Сурско-Литовском кладбище.
Ответили невыразительно и буднично, без отрыва от работы. На месте дяди
Ефима какой-то рыжий молодой человек работал. Он и ответил. И никакой скорби
или уважения к факту недавней человеческой смерти в свой ответ не вложил. Ни
интонацией, ни чем другим.
А Полухин от неожиданности его ответа растерялся. Сказал совсем