"Александр Хургин. Возвращение желаний" - читать интересную книгу автора

до рта и туда вливать. Не получалось у него все это вместе. Из-за движений,
разладившихся и ставших неточными. К тому же руки подрагивали, и суп
разливался. А если это был не суп, а что-то более густое, то все равно ложка
вибрировала в руке и выпадала на стол, или он пачкал ее содержимым лицо и
одежду. В общем, жене было гораздо проще накормить его самой. И быстрее, и
уборки меньше. А пользовалась она для кормления, между прочим, той самой
детской ложкой, которой их сын учился есть без посторонней помощи. Когда-то
еще и вилка была у них такая же, как эта ложка, маленькая, мельхиоровая, но
она в течение долгих лет жизни не сохранилась.
После еды старику становилось тяжело, и он охал, вздыхал громко, икал и
издавал все прочие, не очень приличные, старческие звуки.

Конечно, жена не знала и не подозревала, что она совсем не нужна
старику Полухину. Она наоборот, думала, что нужна, и была в этом абсолютно
уверена. Она же только и делала, что за ним ухаживала - стирала его пеленки,
выносила за ним утку, мыла, брила, убирала, ходила за покупками и
лекарствами, мерила ему давление, давала таблетки, без которых жить он давно
не мог. Когда у старика барахлило сердце, она делала ему уколы.
Это неправильно говорят, что врачи своих близких не лечат, передоверяя
их здоровье коллегам. Не лечат, когда могут не лечить, имея такую
возможность. А когда не могут и выхода нет, то прекрасно лечат. И она
лечила, оказывая ему всестороннюю медицинскую помощь и поддержку. Уже
несколько лет был он ее единственным и постоянным пациентом. Нет, она, как и
прежде, ходила смотреть заболевших соседей и их детей, но от случая к
случаю, если к ней обращались вместо поликлиники, помня, что в активной,
трудовой, жизни она была врачом-терапевтом. А мужа своего она лечила изо дня
в день, делая все нужное, чтобы не дать ему умереть от гипертонического
криза или от сердечной слабости. Она лечила его и думала "хорошо и слава
Богу, что он стал моим пациентом, а не я - его".
И все равно она была ему больше не нужна. Если бы она ничего этого не
делала, старик Полухин просто умер бы и все - к чему он давно уже был
всесторонне готов, - а так он тяжело, через силу, жил. Не уделяя своей жизни
внимания и не чувствуя в ней никакой физиологической потребности. И самой
жизни тоже не чувствуя. Она шла себе от него отдельно, звучала за окнами.
Дети бегали по двору и шумели. Их кто-то останавливал и тоже шумел. "Не
ломайте деревья, оставьте собаку, Леша, иди кушать". Подъезжали какие-то
машины, хлопали их двери, играла разная музыка, чирикали воробьи и другие
городские птицы. А старик Полухин ничего этого не слышал. Не из-за плохого
слуха. Слух у него был нормальный, а для его лет просто хороший был у него
слух.

Кроме сына и внука, приходила иногда парикмахерша. Она жила в соседнем
подъезде, и ее приводила жена. Стригла парикмахерша за полцены - сначала
жену, потом старика Полухина. Парикмахерша подрабатывала в свободное время
нелегально, втайне от хозяйки близлежащего салона и государства. Чтобы не
платить ему сумасшедших налогов и как-нибудь кормиться и одеваться, и
воспитывать подрастающую дочь.
Стригся старик Полухин охотно. И, бывало, жалел, что парикмахерша
приходила редко, а работала быстро, и что волос у него на голове осталось
непростительно мало. Потому справлялась она с прической старика Полухина за