"Александр Хургин. Страна Австралия (сборник)" - читать интересную книгу автора

месяцами в полном стерильном одиночестве.
И старик начал говорить с ним. Он сидел, забившись в угол дивана и,
болтая ногами, говорил, а Беляев его не слушал, не слушал из-за того, что
явно перебрал сверх нормальной дозы и сознание то покидало его, то снова к
нему возвращалось под неумолчный лепет и бормотание старика. А бормотал
старик какую-то сущую околесицу и абракадабру, и непонятно о чем и о ком, и
неизвестно что под этим подразумевал и имел в виду. Он говорил:
- Вот и, значит, представьте себе огромный зал и в нем - персональная
выставка картин. И выставлены на ней только портреты людей. Все стены, какие
есть, ими завешены. А на портретах изображены люди и все как один со спины в
затылок. На всех, значит, картинах намалеваны затылки с ушами и спины, и
шеи, и плечи, и задницы. И все. Больше ничего. А если посмотреть на эти
портреты минут пять не моргая, то лица их начинаешь видеть, сначала смутно,
а потом отчетливо. И лица эти страшные такие жуткие, а сами перепуганные на
смерть. И Смотришь на них и муторно становится и тревожно, как перед
землетрясением или концом света Армагеддоном, а обернешься уйти прочь и куда
глаза глядят, а сзади такой же, как и ты сам посетитель стоит и дышит тебе в
затылок и смотрит, и лицо у него - как на портрете, перед которым он стоит и
ты только что стоял - точь-в-точь, и чем-то таким неуловимым вы с ним
похожи, и ты отводишь от его взгляда глаза и утыкаешь их в пол. А художник,
автор, значит, этих безобразных псевдопортретов, он здесь же сидит, гад, в
уголке, и ты знаешь его как облупленного тридцать лет и три года и не любишь
его до боли в ушах, а он ненавидит тебя с момента твоего рождения. И он
зыркает их своего угла на всех, кто к нему на выставку приходит, а приходит
к нему кто угодно и невесть кто, кому нечего делать в жизни и не лень
шататься вдоль города без определенной полезной причины и заходить лишь бы
куда ни попадя. И он знает, конечно, кто заходит к нему и его это знание не
тяготит и не колышет, и он пишет ночами затылки и спины, и всякие разные
задницы, а дни просиживает в уголке и подглядывает за пришедшими
посетителями, и курит сигареты "Прима" или даже "Памир". А я вот вынужден на
старости лет сидеть тут пить молоко и запивать его дрянной Смирновской
водкой, сделанной сто лет назад из черт-те какого зерна по чер-те какому
рецепту, - так примерно и приблизительно говорил бормоча старик, пока вдруг
не умолк и не встал и не поплелся из комнаты в коридор, а оттуда к входной
двери. А дверь заперта не была и в нее еще не звонили и не стучали, но
старик интуитивно распахнул ее настежь и сказал Лерке и ее новому мужику -
МВТУшнику имени Баумана:
- Входите.
Лерка и ее новый мужик переступили порог, и Лерка удивленно оглядела
старика, и она сказала ему:
- Привет, старик, - и пошла по неосвещенному ничем коридору в комнату
Беляева, а мужик поймал ее руку и потянулся за ней хвостом, а старик остался
у двери. А когда они скрылись в комнате Беляева, он побрел на свою кухню
поедать свой легкий ужин, который уже стоял у него на столе и ждал его,
остывая. А Лерка с МВТУшником прошла к Беляеву в комнату и растолкала его и
расшевелила, и налила всем троим, здесь присутствующим. И они все втроем
подняли бокалы за ее цветущее лошадиное здоровье. И Лерка утерлась рукавом
белого пуховика и говорит Беляеву:
- Ну, как тебе мой МВТУшник? Оцени.
А Беляев посмотрел на него и говорит: