"Александр Хургин. Страна Австралия (сборник)" - читать интересную книгу автора

- Говным-говно.
А Лерка говорит:
- Ошибаешься на сто восемьдесят градусов, он без недостатков.
А Беляев ей:
- Когда нет недостатков - это уже дефект.
А МВТУшник говорит Лерке:
- Лерк, а это кто?
- А это полумуж мой бывший в употреблении, - Лерка ему объясняет. -
Очень, между прочим, умный и порядочный человек, единственная моя родная
душа. И вместе с тем, - говорит, - непревзойденный в деле любви мужчина.
Почти как ты.
А МВТУшник надул губки бантиком и говорит Лерке:
- Подумаешь, тоже мне, козел.
А Беляев его предостерегает по-дружески:
- А вот это ты, - говорит, - зря, на это я могу ответить невзначай
бутылкой по лицу, так что ты сиди и рассказывай в тряпочку.
- Чего рассказывать? - МВТУшник спрашивает.
А Беляев ему говорит:
- Ну какой ты есть индивидуум, рассказывай. А я послушаю и погляжу,
достоин ли ты моей дорогой и горячо любимой Лерки или недостоин.
А МВТУшник говорит:
- А я такой. Как бы это. Ну, допустим, вот сгрудились дети на
спортплощадке. В напряженных позах, как будто бы остановились, потому что
меня увидели. Хотели бежать за улетевшим мячом, но увидели, что мимо
проходит человек, я, и замерли. И просят всеми своими фибрами подать им
нечаянно забитый за пределы площадки мяч, чтоб, значит, они смогли
возобновить свои детские игры на свежем воздухе. А я, конечно, иду им
навстречу, только в голове мелькает - как бы это перед ними, сопляками, не
оплошать и не промазать носком туфли по мячу. Ведь же сколько долгих лет не
играл я в футбол. И я подбираю ногу, мельча шаг, взглядывая на площадку -
цель, куда мне, значит, необходимо попасть этим залетевшим мячом во что бы
то ни стало и бью, коротко так, хлестко и сильно. А в мяче, конечно же,
запрятан булыжник огромадный или пушечное ядро, и моя ступня, остановленная
ударом о его каменный или там чугунный - я не знаю - бок, наливается
страшной болью и повисает, как кошкина, скажем, лапа, отдавленная железным
колесом телеги. А на площадке - дикий и душераздирающий смех сквозь слезы и
кривлянье с ужимками, и тычки указательными пальцами в меня, и крики сквозь
плотное гоготанье: "Ох, не могу! Ох, держите меня!". Это кричат они, дети,
наше будущее и надежда. Хотя это должен бы кричать я, от боли, а не они от
смеха.
И это со мной повторяется всегда. Я всегда ударяю по мячу. Я давно уже
усвоил, что в нем лежит булыга, но я все равно всегда ударяю. Потому что мне
всегда кажется, что сейчас-то они действительно, по-настоящему ждут, чтоб я
им подал их мяч. И я ударяю по нему. И опять повторяется тот же самый смех и
та же боль в ноге, и те же крики и лица, хоть и дети вроде бы каждый раз
другие, и мяч другой, и место, и время. Это как бзик или идея фикс, я имею в
виду непреодолимое мое желание ударить по мячу, зная, что этого делать
нельзя и не надо ни в коем случае. Это такой зуд, что ли влечение какое-то
или пламенная страсть. Вот какой я в общих и целых чертах человек.
- Псих, - сказал Беляев Лерке, - или жулик.