"Артур Кестлер. Призрак грядущего" - читать интересную книгу автора

превратившись сперва в пыльно-сумеречное, с запахом пороха, а потом в
нормальное черное ночное небо. Последним развлечением была сложнейшая
пиротехническая модель Бастилии, взлетевшая ввысь в языках пламени. Ее
должна была сменить световая надпись из трех слов, символизирующих
Революцию, но в небе успели полыхнуть только буквы "LIB...", остальное же,
заодно с искусственными солнцами, фонтанами и водопадами, утонуло в тучах.
- О, не уходите, не уходите же, дорогая! - взывал мсье Анатоль
наполовину в шутку, наполовину с мольбой. - Нет, я не выпущу вашу руку. Что
за милая, мягкая ручка - дрожащая, как птенец в когтях старого ястреба!
Побудьте еще немного, раз разошлись остальные; полковник, ваш отец, будет
вас охранять, а я - всего лишь старик, стоящий одной ногой в могиле, хотя
другой еще брыкаюсь...
Мсье Анатолю, страдавшему бессонницей, отчаянно не хотелось отпускать
последних гостей, хотя большинство завсегдатаев его пятничных вечеров
утомляли и раздражали его. Его жизнь все больше втискивалась в узкое
пространство между скукой от скученности и боязнью одиночества. Он знал, что
у его смертного одра то и другое сомкнётся: окруженный родственниками и
друзьями - сынок-махинатор и пресная дочь, вдовая сестра, дожидающаяся
наследства, и верный друг, мечтающий вставить в свои мемуары его последние
слова, - он должен будет выдержать последние муки, подобно гладиатору,
дожидающемуся посреди арены церемониального удара, который прекратит его
страдания. Поэтому он вцепился в ладонь Хайди обеими руками, наслаждаясь ее
теплом. Его руки совсем не походили на ястребиные когти - напротив, пальцы
были длинными и тонкими, но ногти утратили всякую окраску, а почти
прозрачная кожа была усыпана веснушками, заставлявшими Хайди содрогаться от
отвращения. В смущении она отдала ему свою руку, подобно Ависаге,
согревавшей своим теплом умирающего Давида. Она стояла перед ним,
поддерживаемая отцом, в той же позе, в которой ее застало начало прощания.
Мадемуазель Агнес ушла спать, и эстафету подхватил сын Гастон: он стоял
рядом с креслом отца у камина, вежливо скрывая скуку. Мсье Анатолю хотелось,
чтобы он занимался делами издательства, но в двадцать лет Гастон, красивая и
испорченная жертва отцовских тиранических костылей, стал
полупрофессиональным наемным танцором. Кое-какие деньги, перепадавшие от
отца, позволили ему не перейти к этому занятию на постоянной основе. Теперь
он пробавлялся продажей подержанных спортивных автомобилей и время от
времени участвовал в гонках. На полу, скрестив ноги и блаженно раскачиваясь
с рюмкой бренди в руке, сидела его теперешняя любовница - несколько
перезрелая, но исключительно привлекательная женщина. Она была американкой,
как Хайди, но совершенно другого поколения и типа - из тех, что после Первой
мировой войны запрудили Монпарнас, а после Второй - Сен-Жермен-де-Пре, и
которые и после Третьей мировой станут, наверное, ковылять на высоченных
каблуках по булыжникам бывших Бульваров в поисках импровизированных поилок,
где подают абсент. Единственным оставшимся гостем был граф Борис, протеже
мадемуазель Агнес. Он был беженцем с Востока, очень высоким и худым, с
костлявой физиономией и высоким голосом, страдавшим от сложной формы
туберкулеза, приобретенного в лагере за Полярным кругом, где он валил лес.
- Не уходите, дорогая! - повторял мсье Анатоль, лаская вялую кисть
Хайди. Полковник, покорно смирившийся с участью дочери, попавшей в плен
чести на маленьком плацдарме перед креслом старика, осторожно опустился на
хрупкий диванчик и зажег сигару. Он был готов принять любое испытание, на