"Артур Кестлер. Призрак грядущего" - читать интересную книгу автора

по полу круги, не переставая хихикать. Наступив коленом на подол, она
прорывает в нем огромную дыру. Затем, оказавшись у постели Хайди, она снова
тянет ее к себе, приговаривая:
- Пойдем, милая, поскачем вниз по лестнице! Неожиданный рывок - и она
силком сажает Хайди себе на спину.
- Почему ты не мальчик?! Тогда ты могла бы скакать, как полагается...
Они вместе ползут по полу. Потом - толчок, падение, Хайди чувствует,
что летит вниз, и - темнота. Когда она просыпается вновь, рядом с ее
кроваткой сидит отец.
- Все нормально, Хайди, - говорит он, - мама больна, у нее мигрень.
Мать часто лечат от мигрени в больнице; кроме того, она подолгу лечится
дома, где слоняется без дела с серым лицом, не произнося ни слова, не зная,
куда себя деть, то и дело заливаясь слезами, почти не прикасаясь к пище и
неожиданно поднимаясь из-за стола, отставляя полную тарелку. Слугам
приходится передвигаться на цыпочках; все домочадцы ходят, приложив палец к
губам. Хайди знает, что следует держаться от матери подальше, так как она
утомляет и расстраивает ее. Она знает, что виновата во всем сама, потому что
не родилась мальчиком. Усилия быть невидимой и неслышной парализуют ее. Ее
жизнь протекает, словно в гагачьем пуху.
Еще ей помнились моменты, когда дом ломится от гостей, граммофон
грохочет часами, а мать неестественно оживлена. Однако всякий раз это
заканчивается какой-нибудь кошмарной сценой, навсегда отпечатавшейся в
памяти. Как-то раз в воскресенье, когда слуги разошлись по домам, она
застала мать в гостиной на кушетке полураздетой, в компании какого-то
мужчины, собиравшегося сделать с ней что-то страшное. В другой раз мать
привели вечером домой двое мужчин, и ее немедленно стошнило на ковер. Засел
в памяти и вечер, когда, разбудив дочь, Джулия заявила, что им нужно
серьезно поговорить о внутренней жизни Хайди.
- Мы так мало видимся, моя милая. Ты, наверное, умираешь от желания
доверить мне свои секреты. Ну, расскажи мамочке все, все свои секреты,
которых ты сама стыдишься - ВСЕ...
Хайди корчится от смущения: это пострашнее, чем катание на лошадке.
Годы спустя, когда у нее возникало побуждение поговорить о своей "внутренней
жизни", в памяти тут же воскресала эта сцена, и она замирала как вкопанная;
так поднимались вокруг нее стены стеклянной клетки.

Хайди было четырнадцать лет, когда мать исчезла из дома и вообще из ее
жизни, более внезапно и необратимо, чем если бы ее унесла смерть, ибо
существовало табу на воспоминания и на слезы, которые могли ^бы пролиться в
связи с тем, что Джулия еще жила где-то - трясущаяся, хихикающая незнакомка
с вывернутыми ресницами сенбернара. В тот день, когда увезли мать, у девочки
началась первая менструация, и оба события остались в ее сознании связанными
одно с другим. Рядом с ней не было никого, к кому бы она могла обратиться за
утешением; она заглядывала в медицинский словарь, но все равно чувствовала
себя грязнулей, таящей постыдные секреты, - нечистой дочерью нечистой
матери. И тогда, жадно читая все подряд, она наткнулась на место в 1-м
Послании Коринфянам: "Сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в
уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе".
Слова эти поразили ее, подобно молнии. Ей показалось, что у нее в
глазах мелькнула вспышка озарения, за которой последовало странное чувство