"Артур Кестлер. Призрак грядущего" - читать интересную книгу авторакак всегда происходит с людьми, учившими язык по книгам.
- Разве не ужасно, когда над поэтом или композитором довлеет цензура? Он одарил ее снисходительной улыбкой. - Цензура существовала всегда. В зависимости от классовой структуры общества менялись только ее формы. Данте, Сервантес и Достоевский творили в условиях цензуры. Литература, как и философия, всегда подвергалась регламентации, как вы это называете, со стороны церкви, князей, законов или реакционных предрассудков общества. - Как насчет Греции? - Что случилось с Сократом, а? Мы обходимся с людьми, проповедующими дурную философию, куда более культурно. Он отправил второе перно следом за первым, не переставая улыбаться. Теперь он предстал совсем другим человеком по сравнению с тем, каким он казался вчера. Что за немыслимая смесь противоречий! Но говорил он просто и с полной убежденностью в своей правоте - в этом и состояло его превосходство над ней. У него есть вера, подумала она, сгорая от зависти, ему есть во что верить. Это и делало его таким замечательным и совершенно непохожим на людей, которых ей обычно доводилось встречать, - непохожим на нее, на ее отца, не говоря уже о клубе "Три ворона по кличке Невермор". Наконец-то ей повстречался человек, не запертый в стеклянную клетку. В такси, увозящем ее домой, она отдала ему записную книжку. Он небрежно сунул ее в карман. - Почему вы не хотели, чтобы я отдала ее вам в кафе? - спросила она. - Да просто потому, - ответил он, улыбаясь ей своими светло-серыми глазами, - что тогда у меня не осталось бы времени пригласить вас в оперу. телефона. III Томление плоти Одно из самых ранних воспоминаний Хайди было о том, как однажды ее разбудила мать. На матери вечернее платье из белого шелка. Она оставила дверь детской распахнутой, и в комнату проникают звуки играющего внизу граммофона, человеческие голоса и смех. Джулия Андерсон упирается рукой в стену в том месте, где висит картинка, изображающая Дональда Дака, словно пытаясь оттолкнуть стену от себя, и тело ее раскачивается, как раскачивались потом однажды люди на корабле во время шторма, когда Хайди тошнило. Она смотрит на Хайди, сжавшуюся в кроватке, и Хайди с ужасом замечает, что глаза у матери сильно налились кровью, как у сенбернара, так что между верхним веком и белком образовался красный ободок. Сонная Хайди пугается еще сильнее и начинает хныкать. Мать, не сводя с нее глаз, ковыляет по комнате, все время отталкивая от себя грозящую наехать на нее стену. Она пробует улыбнуться Хайди, но из-за набухших глаз улыбка превращается в злобную гримасу. Она шепчет непонятные Хайди слова, то и дело хихикая и икая. Из ее рта доносится чудовищный запах. Хайди отодвигается к стене, но пальцы матери с острыми, покрытыми эмалью ногтями дотягиваются до нее и впиваются в тело. Наконец, до Хайди доходит, что мать хочет поиграть с ней в лошадки. - Я лошадка - как папа, как папа, - пылко повторяет Джулия и неожиданно опускается на корточки, не обращая внимания на рвущийся шелк. Она описывает |
|
|