"Жозеф Кессель. Яванская роза" - читать интересную книгу автора

Сэр Арчибальд вздохнул с хриплым шумом.
- Даете ли вы мне слово, слово офицера, - промямлил он, - что никому на
свете, ни на земле, ни, разумеется, в море, вы не скажете о том, что узнаете
сейчас от меня? Итак, ваше слово?
- Слово!
- Офицера?
- Офицера.
- Тогда сейчас я вам скажу... подождите... подождите... Не торопитесь,
во имя неба... пожалейте же меня... нет, нет... я хочу рассказать о Флоранс.
Сэр Арчибальд снова замолчал, вобрал в себя воздух с тем же странным
звуком, затем медленно произнес:
- Вы не должны прикасаться к Флоранс: она больна.
Наступила продолжительная пауза, но на этот раз у меня не было желания
нарушить ее или уйти. Молчание длилось долго. Наконец я очень тихо спросил:
- Вы так и не скажете...
Сэр Арчибальд сделал утвердительный знак головой, и я услышал, как
зловещий свист, три с трудом произнесенных слога: си-фи-лис.


X

В те отдаленные времена, если праздники или служба того требовали, мое
здоровье позволяло провести пять-шесть бессонных ночей подряд. Но если мне
не мешали сильное возбуждение от удовольствия или воинские обязанности, я
спал наперекор всему. Более того, неприятности, огорчения, разочарования
были самым сильным снотворным.
Может показаться удивительным, что мой ум и нервы нашли полное
успокоение после неудачи с Флоранс, после откровения сэра Арчибальда. Однако
это было не так. Самый глубокий, самый здоровый сон на "Яванской розе" я
имел после событий, бессвязную последовательность которых только что
начертал.
Я ощутил пустоту и тяжесть в голове; давящая усталость сковала все мои
члены, и, лишенный потребности размышлять, защищенный этим неодолимым и
благотворным онемением, я добрался до своей койки. Едва коснувшись узкого,
жесткого ложа, я погрузился в бессознательное состояние. Молодость защищала
свой отъявленный эгоизм.
Должно быть, я проспал часов двенадцать. Я определил продолжительность
сна не по своим часам - они разбились во время драки в "Аквариуме"
Владивостока - и не по освещению, так как нечто вроде белого бельма нависло
за иллюминатором. Я ощутил эти двенадцать часов сна по подвижности суставов,
по прекрасному приливу крови и радостному самоощущению.
Насколько преувеличенными, абсурдными, напрасными, непонятными
показались мне все мои тревоги накануне. Жесточайшее разочарование не имело
больше власти над грудью, расправленной животной веселостью, над сердцем,
таким же новым, как при рождении.
Неутоленное вожделение, уязвленная самонадеянность, жжение осмеяния,
сожаление о невозможном, - я был огражден от всего этого. И ничто не могло
помешать мне быть снова довольным собой.
За несколько секунд я убедил себя, что не сыграл дурной роли. Не
доказал ли я Бобу, что Флоранс ждала меня, а его оттолкнула?