"Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне" - читать интересную книгу автора (Раззаков Федор)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

6 июня Высоцкий дает несколько концертов в Калинине: в Политехническом институте, университете и Академии ПВО. Вспоминает А. Гордиенко (в то время — ответственный секретарь областного общества «Знание», от которого выступал Высоцкий):

«Помню, уже опаздывали на следующее выступление в Академии ПВО. Я говорю Высоцкому: „Володя, давай заканчивай, нас ведь ждут в Академии, там маршалы, генералы…“ Он зло посмотрел на меня и сказал: „А чем твои маршалы и генералы лучше студентов? Сказал — буду выступать час тридцать — и все…“

Помню, после выступления в Академии ПВО Высоцкий все смеялся над одним капитаном, который все оглядывался на Зимина, начальника Академии в те годы. «Он, бедный, чуть шею себе не свернул. Все оглядывался на маршала, когда тот будет хлопать», — смеялся Владимир Семенович…»

10 июня Высоцкий играет в «Гамлете».

В эти же дни в Москве находилась его бывшая первая жена (они поженились в конце 50-х) Иза Жукова. В столицу она приехала из Нижнего Тагила на 60-летие отца Высоцкого Семена Владимировича, которое выпадало на 17 июня. Жила Иза на квартире своей подруги Надежды Сталиной (дочери Светланы Аллилуевой) на Малой Тульской. Примерно в начале июня подруги уехали из столицы, перебравшись на дачу Надежды в Жуковке. Там практически каждый день собиралась шумная компания: молодые люди круглосуточно пили чай, водку, спорили на разные темы, веселились. В один из таких холодных дней (а июнь в том году выпал дождливый и стылый) Иза позвонила Семену Владимировичу, чтобы поинтересоваться, когда будет справляться юбилей. А тот внезапно огорошил ее новостью, что через пару дней в Москву возращается Высоцкий. «Жди звонка», — предупредил Семен Владимирович.

Высоцкий позвонил 11 июня. Несмотря на то что с бывшей женой они не общались вот уже несколько лет, разговаривали так, будто расстались только вчера. Высоцкий называл Изу как и прежде — Волчонком. В конце разговора сообщил, что завтра утром он будет играть Гамлета. «Приедешь?» — «Приеду», — практически не думая, ответила Иза. Но когда сообщила о своем решении Надежде и ее друзьям, те всполошились. Практически все были против этой поездки: «Зачем ты поедешь? Все, что у вас было, давно сгорело! Ты увидишь совершенно другого — чужого человека», — наперебой уверяли Изу друзья и подруги. Но она осталась при своем мнении. Когда это стало ясно всем, начали лихорадочно собирать подругу в дорогу. Надежда вытащила из всех шкафов кучу модной одежды, но Иза наотрез отказалась надевать на себя что-либо из этого гардероба. Сказала, что поедет в том, в чем была: в брюках за 5 рублей, свитере, связанном собственноручно, и алых туфлях (последние Надежда в течение получаса яростно красила марганцовкой и йодом, чтобы погасить их яркость).

Утром следующего дня Иза отправилась в Москву в сопровождении коллеги Высоцкого по «Таганке» Феликса Антипова (он играл роль могильщика в том же «Гамлете»). Добирались на электричке, потом на метро. Поскольку до начала спектакля было еще больше часа, Антипов привел Изу в ресторан «Кама», примыкавший к театру, и, заказав ей рюмку водки и трюфели, исчез. Но перед этим предупредил, что Высоцкий подъедет на голубом «Мерседесе». Далее приведу рассказ самой И. Жуковой:

«И вот я стою у служебного входа и жду голубой „Мерседес“. (Я не умею различать марки машин до сих пор.) Проходят бойкие, шумные люди. Холодными гвоздиками стучит редкий дождь. Японский зонтик не открывается. Потихоньку отрываюсь от толпы. Непреодолимое желание бежать. Проехало светлое, серебристое. В толпе закричали: „Владимир Семенович! Высоцкий! Володя!“

Володя почти выпрыгивает из машины, бежит ко мне, потом мы рука в руке вбегаем в театр, и, оставив меня на вахте, бежит дальше. Грозная вахтерша чинит допрос. Потерянным голосом оправдываюсь: «Я с Высоцким».

Он снова рядом. Повешены пальто и зонтик, в руке у меня билет, и снова бег длинными переходами, и я уже знаю, что после «Гамлета» мы едем в Коломну. Там три концерта (в ДК тепловозостроительного завода. — Ф. Р.).

Фойе. Можно перевести дух. Хочется спрятаться и плакать тихо и долго. Взываю к собственному мужеству, вхожу в зал по кромочке неожиданно голой сцены. Там у стены один, совсем один Володя, и мне трудно и страшно пройти мимо, на минуту повернуться спиной, отыскать место, слава богу, оно рядом у прохода… Место у меня было удобное, в третьем ряду, но я поначалу совсем утратила контроль над собой и в первом акте ничего не воспринимала. Во втором — стала кое-что чисто по-актерски оценивать. Но не Володю. А кроме него, никого в спектакле и видно не было!..

Притихшая, вхожу в означенную дверь с зеленым огоньком и жду. Проходит Феликс и говорит: «Он сейчас». Володя появляется внезапно, и снова бег. Мы впрыгиваем в маленький автобус, и он тут же срывается с места. Мы вместе. Володя совсем Володя, как двадцать лет назад, только темнее волосы и чуть жестче рот. Мы пьем черный кофе, жуем пахучие апельсины. За окном солнце. Володя спрашивает о бабушке, маме, Наташке, Глебе, обо всем на свете.

Приехали в Коломну. В городе висят афиши: «Владимир Высоцкий и Иван Бортник». К Володе подбежала какая-то женщина:

— Вы не Бортник?

— И даже не Иван.

Организаторам выступлений Володя сказал:

— У меня к вам только одна просьба: усадите Изу поудобнее.

На первом выступлении я сидела в каком-то углублении в первом ряду, и, чтобы увидеть происходящее на сцене, приходилось голову задирать, как на солнце. Второй и третий концерты я слушала в проходе за кулисами: сидела в кресле и смотрела на Володю. Перед началом он сказал мне:

— Я сразу пойму, если тебе не понравится.

Он старался в каждом выступлении петь разные песни, почти не повторяясь, чтобы больше успеть мне показать. В ходе второго или третьего концерта Володя снял микрофон со штатива, подошел ко мне и спросил: «Тебе удобно?» — или что-то в этом роде, точно не помню. В Москву возвращались поздно на чьей-то «Волге»… (Кстати, в эти же часы по ЦТ показывали фильм «Стряпуха», где Высоцкий играл роль гармониста Пчелки.)

Мы вернулись и ночевали на Малой Грузинской у Володи. Незадолго до этого Влади уехала из Москвы, но во всем чувствовалось присутствие женщины. Потом Семен Владимирович вел допрос — была ли я на Малой Грузинской. Разведчик. Нет, они не возражали. Меня распрашивали, потому что… А вдруг чего-нибудь случится и наладится? Я знала, что он собирается к Влади в Париж. И еще он сказал о ней: «Она очень хороший человек, она много для меня сделала…»

Но между нами уже ничего не могло быть. Я имею в виду — мы не могли сойтись: каждый уже бежал в свою сторону. Мы были как родные, так и остались. А назавтра с утра Володе нужно было рано вставать. Я быстренько приготовила ему завтрак, накормила. А дальше у него концерты, спектакль, опять он меня встречает, отвозит в Жуковку к друзьям…»

В этом рассказе обратим внимание на эпизод, связанный с Мариной Влади. Высоцкий отзывается о ней весьма благожелательно, хотя на основе многих свидетельств, приводившихся здесь ранее, уже вытекало, что их отношения далеки от идеальных. Видимо, поэтому отец певца так надеется, что у него могут наладиться отношения с бывшей женой. Видимо, Семен Владимирович плохо относится к Влади и не считает ее хорошей парой для своего сына. Хотя та старается изо всех сил: возит Высоцкого по заграницам, задаривает его подарками, в число которых входят не только вещи (одежда, автомобили и т. д.), но и раскрутка его творчества через каналы Французской компартии. Но что-то все равно гнетет родителя Высоцкого. Может быть, он надеется, что, расставшись со своей французской суженой и тем самым утратив связь с заграницей, он перестанет столь активно оппонировать режиму? Ведь эта оппозиционность сильно досаждала родителям артиста.

В те же дни Высоцкий совершает путешествие, о котором давно мечтал, — отправляется к печорским золотоискателям. Как мы помним, он еще весной 73-го познакомился с одним из их представителей — Вадимом Тумановым, который давно предлагал ему приехать в их края: отдохнуть, а заодно и выступить перед коллегами. Высоцкий не был против ни того, ни другого, тем более что золотоискатели были люди не бедные (их ежемесячная официальная зарплата равнялась нескольким тысячам рублей) и могли заплатить ему за такое турне сумму, которую он мог заработать за целый год. Однако разного рода дела не позволяли Высоцкому осуществить задуманное. И только летом 76-го такая возможность ему наконец представилась.

Москву Высоцкий покинул 15 июня, а в качестве его сопровождающего в далекие края выступил сын Туманова. Самолетом они вылетели в Иркутск. В день прилета прямо из аэропорта высокий гость попросил выполнить одну его просьбу: отвезти на то место на Байкале, где жарким летом 72-го утонул писатель Александр Вампилов. И добрых пять часов сидел на берегу: курил и о чем-то сосредоточенно думал. Потом поднялся и, обращаясь к сопровождавшему его Леониду Мончинскому, сказал: «Знаешь, я все же не верю, что на такое человек руку подымет. Разве что сумасшедший. Байкал — святыня России. И Вампилов святой водой перед смертью омылся. Повезло… И Валентин Григорьевич Распутин, дай бог ему здоровья, живет на этих берегах. Святое место».

На следующий день Высоцкий дал три концерта: в Бодайбо, в поселке Барчик и на прииске Хомолхо (там размещалась артель «Лена», которой руководил Вадим Туманов). Последний концерт задумывался только для артельщиков, но едва про это мероприятие узнали на соседних приисках, как к «Лене» повалил народ. Как вспоминает Л. Мончинский:

«К вечеру в поселке Хомолхо набралось человек сто двадцать. Мы ломали голову: откуда бы им взяться?! Да и разместить их в столовой показалось делом невозможным. Старатели заволновались:

— Товарищ Высоцкий приехал до нас. Очень сожалеем, но…

Володя попросил:

— Ребята, давайте что-нибудь придумаем. Мокнут люди.

И минут через тридцать-сорок был готов навес. Окна, двери открыли настежь. Высоцкий тронул струны гитары…

…Мы слушали его под шум дождя. Неизреченные истины, томящиеся в нас немыми затворниками, словно обрели хрипловатый голос. Вихрь звуков, но путаницы чувств нет. Каждое слово накалено до предела, жжет душу, так что терпение на грани. Только ведь если душа закрыта, то и пламя больших оркестров не пробьется, а здесь принимает, мается вместе с ним. И в кровь нашу входит благодарность миру, где рождаются такие люди…

Мы тогда молчали все четыре часа, ни хлопочка он не получил — время экономили. Хотя знали — чудо не вечно, и с последним аккордом почувствовали прелесть утраты. Володя стоял на сколоченном из неструганых досок помосте. Пот — по усталому улыбающемуся лицу соленым бисером… Потом он ушел на нары к старателям, но никто не расходился до самого утра, да и некуда было многим уходить. Дождь барабанит по крыше, под крышей люди говорят о случившемся, без крепких, привычных выражений, словно бы он их очистил от всего худого. Что за сила жила в его слове? Или вся причина в том, что изрек слово?..

Утром — на смену, о прогулах старатели понятия не имеют. Взревели мощные дизели, стальные ножи рвут вечную мерзлоту…

Бульдозеры остановились часам к десяти. Механизаторы вытирали о спецовки потные ладони, жали ему руку, по-мужски твердо, не встряхивая. Один говорит:

— Фронтовик я и такую благодарность от всех фронтовиков имею… — Заволновался, кашлянул в кулак, никак наладиться не может. Володя ждет, серьезный, с полным к старателям пониманием. — Будто ты, вы, значит, со мной всю войну прошагали. Рядом будто. Дайкось обниму вас, Владимир Семенович.

Обнялись, Володя слезы прячет, заторопился к машине…»

Однако был там с Высоцким и другой случай — из разряда неприятных. Он случился в Бодайбинском аэропорту перед самым отлетом артиста. И вновь — рассказ Л. Мончинского:

«Мы сидели в аэропорту вдвоем. Володя что-то писал в блокнот. Скорее всего дорабатывал песню „Мы не говорим не „штормы“, а «шторма“. Он ее начал писать еще по дороге в Бодайбо. Ему в той поездке хорошо писалось.

И тут, как на грех, подошел высокий патлатый парень, еще нетрезвый, из тех типов, кто в карман за словом не лезет. Протягивает артисту Высоцкому гитару, давай, мол, друг любезный, пой, весели публику.

Володя отвечает:

— Петь не буду. Работаю сижу. Не надо меня беспокоить.

А патлатый грубить. За спиной еще трое образовались. Одна компания, даже взгляд один, с хмельным прищуром, без искры уважения к человеку. Сырая двуногая злость, мучающая и себя, и мир божий… Тогда Володя встал, сбросил куртку, а у меня четко пронеслось в голове: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, особенно когда в нее плюют!» Он ведь не только писал, он и поступал так, как писал. Слово под силу многим, поступок — избранным.

К счастью, рядом сидели геологи, они-то и угомонили хулиганов…»

В те же дни Высоцкий дал концерты в Нижнеудинске и Чистых Ключах. Затем он вернулся в Иркутск, где гостил у Л. Мончинского. Там он тоже дал один концерт, но весьма необычный — на… балконе квартиры Мончинского. Спустя много лет это обстоятельство позволит местным жителям пробить у властей установку мемориальной доски под этим самым балконом. Но вернемся в июнь 76-го.

В те дни о мемориальной доске в честь Высоцкого никто не думал, а некоторые люди и вовсе прикидывали, как бы надеть на певца… тюремную робу. Во всяком случае, такая легенда существует в среде высоцковедов и почитателей творчества барда. Впервые озвучил ее упоминаемый выше Леонид Мончинский. По его словам, в те дни, когда Высоцкий был в Сибири, на самом «верху» созрела идея провести операцию «Самородок», которая ставила целью компрометацию Высоцкого, его арест и заключение в тюрьму. Осуществить это собирались с помощью провокации: подбросив в его личные вещи золотой самородок. После чего за хищение золота ему и должны были «впаять» срок.

Если эта история и в самом деле имела место быть, то возникает резонный вопрос: кто именно за ней стоял? Не те ли это люди, что еще несколько лет назад собирались выпроводить Высоцкого из страны, — члены «русской партии»? Как мы помним, эта затея провалилась благодаря вмешательству шефа КГБ Юрия Андропова. Однако это совершенно не означало, что недоброжелатели певца сдались и оставили свои попытки расквитаться с Высоцким в будущем. Тем более что поводов к этому он давал много, злобствуя по адресу власти все сильнее и изощреннее (это было видно по некоторым его песням 1973–1976 годов). А тут еще и диссиденты после короткого периода своей деморализации, вызванной предательством П. Якира и В. Красина, начали новое наступление на режим.

Толчком к этому стал очередной всплеск поддержки со стороны Запада диссидентского движения в СССР, связанный с «еврейской» темой. Дело в том, что 10 ноября 1975 года Генеральная сессия ООН приняла резолюцию (№ 3379) против сионизма. Последний характеризовался как «форма расизма и расовой дискреминации». СССР эту резолюцию поддержал, за что тут же и поплатился новым витком активности диссидентского движения. Началом этому послужило присуждение Нобелевской премии Андрею Сахарову (декабрь 1975-го), что также прямо вытекало из антисионистской резолюции ООН. Вскоре после этого — в мае 1976 года — в Москве (а потом на Украине и в Грузии) были созданы «Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР». Этот процесс опять же был целиком поддержан Западом, который выделил на пиар-кампанию данных групп значительные суммы. В этой раскрутке значительное место уделялось и Высоцкому, который по-прежнему воспринимался на Западе как певец не социального, а скорее политического протеста.

Судя по всему, конечной целью акции «Самородок» было не заключение Высоцкого в тюрьму (это вызвало бы слишком большой резонанс в стране и мире), а его компрометация, которая должна была помочь разработчикам операции добиться его скорейшей высылки из страны. То есть певца поставили бы перед дилеммой: либо садишься в тюрьму, либо уезжаешь (кстати, часто используемый спецслужбами ход). Судя по всему, операция «Самородок» была одним из звеньев той политической многоходовки, что в те дни затевалась в Кремле. А там готовилась серьезная акция — замена Генерального секретаря ЦК КПСС. Однако не в результате переворота, а по воле самого генсека.

Дело в том, что к тому времени Брежнев уже фактически созрел для того, чтобы покинуть свой пост из-за проблем со здоровьем. Еще на XXV съезде КПСС в феврале того же 76-го он чувствовал себя настолько плохо, что Отчетный доклад ему пришлось читать, накачавшись депрессантами. В итоге к лету он пришел к выводу, что надо уходить, иначе дело может закончиться преждевременной смертью. В качестве своего преемника он выбрал хозяина Ленинграда Григория Романова. Об этом в своих мемуарах рассказывает тогдашний президент Франции Валери Жискар д'Эстен, которому об этом по секрету сообщил лидер компартии Польши Эдвард Герек. Отметим, что д'Эстен отнесся к этому сообщению с одобрением, поскольку знал Романова исключительно с положительной стороны. Цитирую:

«Эта информация (от Герека. — Ф. Р.) воскресила в моей душе одно воспоминание — мой визит в Москву в июле 1973 года, когда я в качестве министра финансов в последний раз возглавлял французскую делегацию на встрече Большой советско-французской комиссии. Глава советской делегации Кириллин организовал в нашу честь традиционный завтрак, на который был приглашен ряд высоких советских руководителей. Один из них поразил меня своим отличием от остальных, какой-то непринужденностью, явной остротой ума. Он выделялся на общем сером фоне. Я спросил, кто это такой, и, вернувшись в посольство, записал: Григорий Романов. Затем попросил нашего посла навести о нем справки. Мне составили краткое жизнеописание Романова, причем было отмечено, что он входит в число наиболее перспективных деятелей партии…»

Как мы помним, Романов относился к одним из недоброжелателей нашего героя, Владимира Высоцкого, в верхах, и поэтому легко предположить, как усложнилась бы жизнь последнего, приди он к власти. И операция «Самородок» это наглядно демонстрировала: готовя приход Романова к власти, «русская партия» пыталась начать «зачистку» идеологического поля от наиболее одиозных фигур из либерального лагеря. Однако ничего из этого не вышло, поскольку Романов проиграл. Силы, которые не хотели его прихода к власти (а это был украинский клан), сделали все для того, чтобы Брежнев остался на своем посту. В итоге вместо Романова престарелый генсек стал выдвигать на ведущие позиции своего земляка — украинца Константина Черненко. Тот возглавлял Общий отдел ЦК КПСС, а в 76-м был также назначен и секретарем ЦК.

Свою роль в этом «бархатном перевороте» сыграл и КГБ. Там существовало целых три клана, которые находились в состоянии перманентной борьбы друг с другом: первый возглавлял сам шеф ведомства Юрий Андропов, два других — его заместители Семен Цвигун и Георгий Цинев. Судя по всему, операцию «Самородок» курировал Цвигун, который не только отвечал за борьбу с диссидентством (с 67-го), но и симпатизировал державникам. Однако он еще вдобавок входил в число близких друзей Брежнева. Поэтому, когда тот поменял свой выбор с Романова на Черненко, Цвигуну не оставалось ничего иного, как согласиться с этим решением. И отменить операцию «Самородок». Тем более что на стороне Высоцкого мог выступить целый сонм из представителей «украинского» клана, симпатизировавших певцу, в том числе и дочь генсека Галина Брежнева. Несмотря на то что никаких высоких постов она не занимала, однако в политических играх принимала самое активное участие, особенно покровительствуя богемной тусовке именно либерального направления.

Но вернемся к хронике событий лета 76-го.

27 июня 1976 года Высоцкий играет в «Гамлете», а на следующий день отправляется на короткие гастроли в Коломну. За два дня он дает там серию концертов на сцене ДК имени Ленина. В эти же дни он выступает с домашним концертом на даче у композитора Вениамина Баснера, где вместе с ним была и Марина Влади.

Тогда же Высоцкий записывает свой очередной и самый лучший в его карьере радиоспектакль — «Мартин Иден» режиссера Анатолия Эфроса. Наш герой играет главную роль, и получается она у него блестяще. Как пишет М. Цыбульский: «Трагедию талантливого человека, вынужденного зависеть от конъюнктуры, Высоцкий знал по себе. Усталость, так часто звучащая в голосе Мартина Идена, — не наигранная, это была его собственнная усталость…»

Видимо, в целях развеять эту усталость, вскоре после работы над спектаклем Высоцкий снова покинул пределы родины — уехал в Париж. Там он записал 13 песен для трех передач радиостанции «Франс Мюзик». Между песнями он отвечал на вопросы ведущего, рассказывал о себе, о своей работе в театре и над песнями. Приведу небольшой отрывок из его ответов:

«У меня нет официальных концертов, у нас не принято, чтобы авторская песня была на большой сцене. У нашего начальства, которое занимается культурой, нет привычки к авторской песне, хотя во всем мире авторы поют свои песни… Петь я здесь не могу, потому что меня не приглашали официально через Госконцерт. У нас другая система — мы находимся на службе… Все четыре раза, которые я был во Франции, я находился здесь в гостях у своей жены, а не как самостоятельный человек…»

В те же дни вместе с художником Михаилом Шемякиным Высоцкий посетил одного тибетского монаха. Инициатором этого визита выступил Высоцкий, который таким образом хотел отучить как себя, так и своего друга от пристрастия к «зеленому змию». Вот как об этом вспоминает М. Шемякин:

«Однажды, поздним вечером, в дверь моей парижской квартиры позвонили… На пороге стояли Володя и Марина. Их визит не был неожиданностью. Пожалуй, наряд Володи был несколько необычен. Вместо обычного джинсового костюма — черный, отутюженный костюм, в довершение всего-галстук. Марина тоже вся в черном. Я озадаченно молчал. „Птичка, собирайся, и по-быстрому“, — мрачно и серьезно сказал мне Володя. „Куда, что?“ Но они ничего не объяснили, и вскоре мы мчались куда-то на окраину Парижа, целиком полагаясь на Володю и понимая, что так нужно…

Остановились мы у какого-то старого загородного особняка. Вылезли. И тут, когда Марина отошла от нас, Володя шепнул мне: «Сейчас будем от алкоголя лечиться». — «Где, у кого?» — «У учителя Далай-ламы!» И, лукаво подмигнув, Володя подтолкнул меня к открытой двери дома…

В огромном зале сидят монахи… Марины все нет. Она уже где-то на верхах. Пока мы поднимаемся, ведомые под руки узкоглазыми желтоликими братьями, Володя мне доверительно объясняет, что бабка Марины — китайская принцесса и что только поэтому нас согласился принять сам учитель Далай-ламы, который здесь, под Парижем, временно остановился. Выслушает нас и поможет. «Пить — как рукой снимет».

И вот наша очередь. Монах-стражник задает нам вопрос, зачем мы пришли. Марина, не поднимая головы, переводит нам по-русски… Володя говорит: «Ты, Мариночка, скажи, у нас проблема — водочная, ну борьба с алкоголем».

Марина переводит… Со старцем происходит необычное. Он вдруг начинает улыбаться и жестом своих иссушенных ручек еще ближе приглашает нас подползти к нему… Читает нам старую притчу, очень похожую на православную, где говорится, что все грехи от алкоголя. Кончив, лукаво подмигивает нам и показывает на маленький серебряный бокальчик, который стоит от него слева на полке: а все-таки иногда выпить рюмочку водки — это так приятно для души.

Аудиенция закончена. Лама сильными руками разрывает на полоски шелковый платок и повязывает на шеи Володе и мне. «Идите, я буду за вас молиться». Монахи выносят в прихожую фотографии — дар великого ламы…»

Стоит отметить, что визит к монаху имел свои благотворные последствия — Высоцкий и Шемякин после этого не будут брать в рот спиртное в течение нескольких месяцев.

Какое-то время прожив в Париже, Высоцкий и Влади отправились в Монреаль, где в середине июля начались летние Олимпийские игры. Жить остановились в доме подруги Влади Дианы Дюфрен.

Тем временем по родному ТВ показали очередной фильм с участием Высоцкого — «Увольнение на берег» (22 июля). По частоте показа этот фильм не уступал «Сверстницам» и «Стряпухе».

Находясь в Монреале, Высоцкий и Влади либо гуляли по городу, либо ходили на спортивные состязания. Так, 27 июля они пришли поболеть за советских футболистов, которые играли в полуфинале со сборной ГДР. Табло зафиксировало печальный для нас результат: 1:2. На том матче присутствовал певец Лев Лещенко, который вспоминает следующее:

«Я на другой день должен был выступать в Олимпийской деревне. И говорю Высоцкому: „Неплохо было бы, Володя, если бы ты завтра принял участие в концерте, попел для ребят“. Он мне: „Да, Лева, с удовольствием, только проблема в том, что я здесь — без официального приглашения“.

В то время с этим было строго. Но все же Володя предложил мне перезвонить на следующее утро. Так я и сделал. Но услышал в ответ: «Ничего, к сожалению, не получилось. Извини…» Он связывался с Павловым Сергеем Павловичем, который был ответственным, что ли, за нашу команду, и получил отрицательный ответ. Впрочем, Володя воспринял это спокойно: «Что ж теперь делать! Ладно, пустяки!»

Больше в Канаде мы не общались…»

Между тем на одной из вечеринок с друзьями своей жены Высоцкий впервые пробует марихуану. Вот как об этом вспоминает М. Влади:

«Наши хозяева протягивают нам сигарету, мы сомневаемся, но друзья уверяют нас, что это совсем не противно и что особенно приятно после нескольких затяжек послушать музыку. Мы курим по очереди, ты вздыхаешь от удовольствия, мы слушаем музыку, я различаю каждый инструмент — впечатление такое, что весь оркестр играет у меня в голове. Но очень скоро я не могу больше бороться с усталостью и засыпаю. Последнее, что я вижу, — это твое удовлетворенное лицо…»

В той же Канаде Высоцкий записывает диск-гигант, да не у кого-нибудь, а у самого Андре Перри — волшебника звука, считавшегося лучшим ухом американского континента. У него в студии самое сложное оборудование, какое только есть, особенно потрясающе выглядит звукооператорский пульт с восемнадцатью дорожками. В оркестре собраны самые лучшие музыканты. Под их аккомпанемент Высоцкий записывает свои лучшие песни: «Спасите наши души», «Прерванный полет», «Погоню», «Купола», «Охоту на волков» и др. Большую часть этих песен Высоцкий не имел возможности записать на родине, поскольку даже в эстрадных обработках они не теряли своей социально-политической злободневности. Именно этим, собственно, и объяснялось то, что фирме грамзаписи «Мелодия» было запрещено записывать у себя Высоцкого, хотя совсем недавно (каких-нибудь два-три года назад) дорога туда ему была открыта. Поэтому вполне объяснимо желание артиста записать свои песни под оркестр хотя бы на чужбине. Причем тамошние оранжировки сильно отличались от прежних, советских. Если последние были решены в мягкой стилистике (за что и были нелюбимы многими либералами), то французские — в жесткой. Делалось это намеренно: во-первых, чтобы обнажить нерв песен, во-вторых — чтобы как можно дальше дистанцироваться от советских оранжировок.

В те же дни с Высоцким произошла одна неприятная история. Как-то вечером вместе с женой и приятелем Бабеком Серушем (богатый и влиятельный иранец, живущий в СССР, он записал несколько бобин высокого качества с песнями Высоцкого) артист возвращался к себе в гостиницу. И у самого входа увидел… самого Чарльза Бронсона — суперпопулярного киноактера. Несмотря на то что в Советском Союзе ни один фильм с его участием никогда не шел (Бронсон снимался в основном в жеских боевиках), однако советские люди знали о нем по разоблачительным публикациям в прессе. Поскольку Влади знала Бронсона лично, Высоцкий попросил познакомить его с ним. Влади, естественно, согласилась. Она сказала Бронсону: «Вот русский актер, очень известный, — хотел бы с вами познакомиться». Но Бронсон даже слушать ее не стал: замахал руками и тут же ретировался. Высоцкий был очень оскорблен и сказал: «Ну, ладно… Вот приедешь в Москву, я тоже не захочу с тобой познакомиться».

Советские футболисты завершили свои выступления на Олимпиаде 29 июля, когда в матче за 3-е место обыграли бразильцев со счетом 2:0. На следующий день у футболистов был выходной и они занимались кто чем мог. Вспоминает О. Блохин:

«Мы с Леней Буряком вышли из гостиницы — подальше от четырех стен. Но от гнетущих дум никуда не денешься — на Олимпиаде мы выступили не самым лучшим образом, заняв только третье место. Побрели по монреальским улицам, заглянули в магазин — купить домашним сувениры. Народ в магазине, вдруг слышим: „Смотри, такое впечатление, будто это живые Блохин с Буряком, а?“ Оглянулись злые — не до шуток нам было. Высоцкий с Мариной Влади. Они Володе кожаный пиджак подбирали. От одной его улыбки — широкой, доброй — легче на душе стало.

Мы вышли все вместе из магазина, посидели немного в близлежащем кафе, вспомнили общих московских знакомых. Высоцкий спросил, можно ли нас украсть на несколько часов. Спустя полчаса мы приехали в симпатичный двухэтажный дом, ключи от которого оставили Марине и Володе уехавшие в Париж друзья.

У Лени недавно был день рождения (10 июля. — Ф. Р.), и мы, смущаясь, конечно, попросили записать кассету на память. Высоцкий с большим удовольствием откликнулся на нашу просьбу. Под рукой кассеты не оказалось, он пошел по дому, нашел чистую, вставил ее в магнитофон и стал петь. У него было прекрасное настроение, он смеялся, шутил. Все, что было им сказано в наш адрес, говорилось от чистого сердца… Часа два мы провели вместе в Монреале, нам нужно было в 22.30 вернуться, Володя и Марина вышли и посадили нас на такси…»

Из Монреаля звездная чета отправилась в Нью-Йорк, где Высоцкий до этого еще ни разу не бывал. Отметим, что там в ту пору жил двоюродный брат героя нашего повествования Павел Леонидов, но Высоцкий, как мы помним, был на него в обиде за отъезд с родины, поэтому от встречи с ним отказался. Зато он с удовольствием принял предложение дать большое интервью телепрограмме «60 минут», которая пользовалась большой популярностью в среде советских эмигрантов. Как уже говорилось, в Нью-Йорке была самая крупная русская диаспора в США.

Во время интервью в ответ на реплику ведущего, назвавшего его диссидентом, Высоцкий отреагировал немедленно. Заявил, что он не диссидент, он — художник. Он может жить и работать только в России, которую покидать никогда не собирался и не собирается. Это было ответом как советским державникам, которые давно лелеяли надежду, что он покинет СССР, так и тем эмигрантам, кто надеялся дождаться от Высоцкого той же слабины, которую допустили они, погнавшись за счастьем в чужие края.

Из Нью-Йорка супруги вернулись в Париж. На родину Высоцкий вернулся в самом начале августа. И сразу отправился на очередные гастроли — на этот раз в Узбекистан. Что повлекло Высоцкого с концертами в те края, когда в это время там царит настоящее пекло (температура воздуха прогревается до 45 градусов тепла), одному богу известно. Может быть, срочно понадобились деньги, которые в тех краях на приезд таких артистов, как Владимир Высоцкий, обычно не жалели? Наш герой дал несколько концертов в Ташкенте (во Дворце спорта) и в Газли (Бухарская область).

В начале сентября в Театре на Таганке был аврал — через несколько дней ему предстояло лететь на 10-й международный театральный фестиваль БИТЕФ в Югославию. Это была вторая «заграница» театра после Болгарии, причем заграница куда более заграничная, поскольку эта страна хоть и именовалась социалистической, однако капитализма в ней было больше всех иных стран Восточного блока, вместе взятых (в середине 70-х страна продавала иностранным капиталистам до 49 % долей на югославских предприятиях). По сути в СФРЮ к тому времени был построен гибрид социализма с капитализмом, что было тайной целью западных стратегов: спонсируя югославский капитализм-социализм, они стремились через Югославию заставить остальные соцстраны брать пример с югославского опыта. В 90-е годы югославы сполна расплатятся за свое чрезмерное доверие Западу: тот раздербанит их страну как тузик грелку. Впрочем, бывший СССР будет ждать почти то же самое (разве что без бомбежек натовской авиацией).

Но вернемся в год 76-й.

«Таганку» выпустили в Югославию не случайно — это была очередная победа либералов по ходу разрядки. К тому моменту СССР и СФРЮ сближались все теснее, что выражалось практически во всем: в политике (возобновились официальные встречи на уровне глав государств, что еще десятилетие назад было невозможно), в экономике (многие советские госпартхозчиновники ездили в СФРЮ, чтобы перенять тамошний экономический опыт), в культуре (вспомним хотя бы советско-югославский фильм «Единственная дорога», где снимался Высоцкий).

Между тем накануне отъезда «Таганки» у Любимова возникла масса претензий к игре актеров. На одной из репетиций «Гамлета» он так накричал на молодую актрису Наталью Сайко, что та от испуга чуть роль не забыла. Присутствоваший здесь же Высоцкий сумел отвлечь внимание режиссера, и этого времени актрисе вполне хватило, чтобы прийти в себя. Однако полностью восстановиться ей все равно не удалось: когда она вышла на улицу, у нее продолжали дрожать руки, тело била нервная дрожь. Далее приведу ее собственный рассказ:

«Мы вышли с репетиции, я тогда только начала водить машину. Села за руль, естественно, не посмотрела ни направо, ни налево, стала выезжать и въехала в машину Высоцкого. А у него была какая-то иностранная марка. Вышла — и уж тут я расплакалась окончательно и бесповоротно. Стою и жду — сейчас Володя выйдет и такое мне скажет! Что будет? Он выходит. Я — к нему: „Володя, понимаешь…“ А он: „Да ладно, подумаешь…“

И целый день я переживала. Попросила мужа позвонить Высоцкому: может быть, надо что-то сделать, достать краску… Муж позвонил: «Володя, тут Наташа целый день ревет…» А Высоцкий отвечает: «Яша, да ты скажи ей, пусть она плюнет на это дело. Что она переживает — это же железка…»

В отличие от большинства советских людей, которые годами копили деньги на автомобиль, у Высоцкого с машинами проблем было меньше — «железных коней» он менял довольно часто, причем в основном это были иномарки. Как мы помним, приобретать их ему помогала жена, а он только ездил (часто совершенно не жалея свои автомобили). Так что для него они и в самом деле были всего лишь «железками».

Между тем до отбытия в Югославию оставались считаные дни, когда поездка едва не сорвалась. Причем в качестве причины фигурировала «еврейская» тема. Почему она? Дело в том, что после того, как СССР поддержал резолюцию ООН против сионизма, усилилась не только еврейская эмиграция из СССР, но и идеологические атаки международного еврейства на Советский Союз. Тот в ответ вынужден был принимать свои меры — ограничивать служебные поездки евреев, дабы не остались на Западе. А «Таганка» собиралась вывезти с собой аж целых 16 евреев!

Вспоминает Ю. Любимов: «Когда „Гамлета“ послали на БИТЕФ, то всех актеров-евреев не пустили. Смехова, Высоцкого… Сказали: „Введите новых“. 16 человек не пускают, зато едет из КГБ куратор, которому фактически все подчиняются (он оформлялся как член коллектива). Я проснулся ночью и решил: не надо никого вводить и ехать, вдруг я не возьму первое место, они и скажут: „Вот вам „Таганка“ вшивая, ничего и взять не смогла“. Утром я иду к замминистра культуры Попову. „Вам сказано… это ответственное задание… БИТЕФу 10 лет…“ Я посмотрел, подождал, пока он кончит ораторствовать. После чего сказал: мол, доложите своему шефу, что никого я вводить не буду, если хотите — вводите сами, вот вы прекрасно сыграете Полония, Демичев — министр, ну а Гамлета выбирайте сами, вам виднее. И все поехали…»

В этой истории наглядно проявилось тогдашнее бессилие советского руководства перед либералами. За редким исключением все его сражения с последними бездарно проигрывались, поскольку с момента начала разрядки советские либералы (при поддержке своих единомышленников за рубежом) метр за метром отвоевывали стратегическое пространство, укрепляя свои позиции практически во всех сферах жизнедеятельности. Так что все разговоры об «ужасах тоталитаризма» в 70-е годы являются плодом больного воображения самих либералов, которые посредством этих мифов просто набивают себе цену, дабы выставить себя этакими бесстрашными борцами за свободу. Подлинного же бесстрашия тогда особенно и не требовалось, во всяком случае, от представителей либеральной интеллигенции. Вспомним хотя бы историю с унижением В. Гришина, когда он несколько лет назад пришел на спектакль «Таганки». Там его публично, на глазах у всего зала, облили помоями (члена Политбюро!), а он в ответ… построил театру новое здание и выделил новые квартиры нескольким ведущим таганковцам. Будь власть действительно жесткой, Любимова за такой проступок (не важно, сознательно совершенный или случайно) давно бы выкинули на улицу с «волчьим билетом». А с него как с гуся вода. Да еще потом его и орденом наградят. Впрочем, об этом речь у нас еще пойдет впереди.

В Югославию «Таганка» вылетела 9 сентября. Москвичи повезли туда свой лучший спектакль — «Гамлет» с Владимиром Высоцким в главной роли. Постановка пользуется огромным успехом и претендует на Гран-при. Юрий Любимов, который до фестиваля таил на Высоцкого обиду и был с ним холоден, за границей внезапно потеплел и публично демонстрирует всем присутствующим свое расположение к актеру. Как вспоминает В. Золотухин: «Любимов дружит с Володей, приглашает его обедать и по разным приемам, и это логично. Володя — герой фестиваля, много играет, везет огромный воз и достоин уважения, но я помню, что шеф высказывал нам обоим перед выездом…»

Между тем свободное время Высоцкий предпочитает проводить не только на светских раутах, но и в увеселительных заведениях. Например, в казино, куда он ходит не один, а в сопровождении кого-нибудь из коллег по театру. Однажды в качестве партнера с ним отправился Борис Хмельницкий. Что из этого вышло, вспоминает последний:

«В Загребе мы с Высоцким „завязли“ в казино. Пошли попытать счастья в рулетку. Я, честно говоря, уже достаточно давно выработал свою схему игры, и, как правило, она позволяет кое-что выигрывать. Так вот, сели мы с ним за игровой стол, и я показал ему свою схему. Поначалу неплохо выигрывали. Вернулись к нему в номер, и я на радостях выпил все, что было в мини-баре (Володя тогда не пил). Потом он говорит: „Пойдем еще поиграем!“ Я отказываюсь, убеждая его, что во второй раз не надо дразнить судьбу. Но остановить Высоцкого было невозможно. Пошли. Не успел я оглянуться, как он проигрался в пух и прах. Взял у меня все суточные — и тех мигом не стало. Вернулись в номер, с расстройства я допил оставшееся в баре. Сидим, думаем, что предпринять, — нам еще оставалось почти две недели гастролей. Он позвонил Марине Влади, и она выручила, прислала нам деньги, строго-настрого наказав обходить казино стороной…»

А вот как вспоминал о тех днях сам Высоцкий:

«Работы там было много, было много смешных эпизодов. Мы вот приехали туда, думали, что поиграем в одном городе. Только разместились в гостинице, поиграли там шесть дней, а потом начали ездить по стране. Я все время недоумевал: думаю, почему нас все время возят в поезде? То сидячим поездом часов девять проедем, потом отдохнем в Белграде дня три-четыре, — нас посадят уже в лежачий поезд, и мы приедем в другой город. Оказывается, просто за гостиницу не платят за это время, пока мы едем! Выгоднее платить за поезд!..»

БИТЕФ завершился 28 сентября. Три равноправных Гран-при получили следующие спектакли: «Гамлет» Театра на Таганке, «Племя Икс» парижского театра под руководством Питера Брука и «Эйнштейн на пляже» нью-йорской труппы «Хофмен фаундейшн» под руководством Роберта Вилсона. В тот же день «Таганка» переехала на гастроли в Венгрию. Там 30 сентября главрежу театра Юрию Любимову исполнилось 59 лет. Торжество происходило в гостиничном номере именинника, куда пришли не только артисты, но и советский посол в Венгрии Павлов. Вот как об этом вспоминает актер «Таганки» Д. Межевич:

«Мы жили в комнате с Ваней Бортником, смотрю — он собирается на торжество. Мне навязываться не хотелось, но вдруг звонит Любимов: „Дима, я приглашаю…“ Пришел, попел. Народу много собралось. Был там и Высоцкий. Любимов попросил его спеть. Володя спел „Еще не вечер“ (как мы помним, эта песня 68-го года была посвящена «Таганке» и лично Любимову. — Ф. Р.), затем «Баньку по-белому» — и запнулся на ней. А после сказал мне, что не стал ее петь именно из-за Павлова…»

Смущение (или страх) Высоцкого понятен: «Банька…» была песней антисталинской и у державников проходила под названием «Песня троцкиста».

В те же дни в Венгрию приехала Марина Влади. Здесь ей предстоит сниматься в фильме Марты Месарош «Их двое» (отметим, что эта женщина-режиссер с 4 лет жила в СССР, окончила там ВГИК — в 56-м, — после чего уехала работать на родину).

14 октября «Таганка» вернулась на родину. 2 ноября она открыла сезон в Москве спектаклем «Товарищ, верь!», в котором Высоцкий не участвовал. Его первый выход перед таганковской публикой состоялся 14 ноября в «Гамлете». На следующий день он дал два концерта в московском ДК завода «Красный богатырь».

В последующие дни Высоцкий дал еще несколько концертов: 23-го дважды выступил перед работниками потребкооперации в ДК имени Горького, 25-го съездил в Ленинград и отметился концертом в ВАМИ.

26 ноября он посетил мастерскую Бориса Мессерера, где в тот вечер собралась теплая компания, состоявшая из: Беллы Ахмадулиной (супруга Мессерера), Юрия Любимова, Андрея Вознесенского и др. Там Высоцкий не пел, а лишь читал свои стихи. Кстати, как раз в эти дни на «Мелодии» вышел двойной альбом с записью музыкальной сказки «Алиса в стране чудес», музыку и стихи к которой (а это почти 30 песен) написал герой нашей книги. Выходом пластинки он чрезвычайно горд и два сигнальных экземпляра дарит своим сыновьям Аркадию и Никите.

5 декабря Высоцкий дает концерт в подмосковном Воскресенске.

6 декабря в широкий прокат вышла лента Александра Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» с Владимиром Высоцким в роли арапа Ибрагима Ганнибала и Алексеем Петренко в роли Петра I. Высоцкий встретил это событие без всякого энтузиазма: он охладел к этой ленте еще в процессе съемок. К слову, за роль Арапа он удостоился самого большого гонорара из всех снимавшихся там аристов — 3540 рублей. А сам фильм, во многом благодаря его участию в нем, соберет в прокате 33,1 млн зрителей. Чуть позже вокруг этого фильма разразится крупный скандал, о котором речь еще пойдет впереди.

Охладел Высоцкий и к другой своей роли — Ивана Бездомного в спектакле «Мастер и Маргарита». И хотя 17 декабря, на прогоне спектакля с новым составом участников, Высоцкого в этой роли хвалили чуть ли не все, сам он был настроен более чем пессимистично. Как итог: от роли он вскоре откажется.

Совсем иная история выйдет с ролью Свидригайлова в «Преступлении и наказании» Ф. Достоевского. Высоцкого окончательно утвердили на эту роль в декабре, что заметно подняло ему настроение — он откровенно хотел сыграть этого героя. Хотя поначалу подобных чувств не испытывал. Ими его заразил Юрий Карякин. Последний вспоминает:

«У меня шел спектакль по Достоевскому в „Современнике“, и только-только начиналось что-то с „Таганкой“. Я говорю Высоцкому: „Володя, давай съездим в „Современник“. Там совершенно фантастически играл Раскольникова Костя Райкин. Высоцкий приехал. Мы посмотрели спектакль, поехали к нему. И тут как раз он сказал, что хочет уходить из театра. Я перед ним чуть на колени не встал, умолял: „Останься и сделай Свидригайлова“. Так бывает нечасто, но никого другого в этой роли я тогда просто представить себе не мог. Мне повезло: у него было одно спасительное для меня качество — соревнование с самим собой, азарт. Не знаю, кто тому виной, но в конце концов этот азарт сработал и здесь. У Володи возникла потребность даже не то чтобы сыграть… понять, раскусить еще и этот орешек…“

Думается, что не только азарт послужил источником желания Высоцкого сыграть этого развратника и самоубийцу Свидригайлова. Немалое место в мыслях Высоцкого на этот счет занимало то, что приближение Свидригайлова к смерти, его сосредоточенность на мысли о «там», гамлетовской мысли «Жить или не жить» было в тот период близко и ему самому. Таким образом, он в большей мере играл не героя Достоевского, он играл самого себя. Впрочем, более подробно об этом речь еще пойдет впереди.

Тем временем в воскресенье, 19 декабря, Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев отмечал круглую дату — семьдесят лет со дня рождения. Торжества по этому поводу были устроены просто грандиозные: здравицы в газетах, славословие по ТВ и радио. На юбиляра буквально пролился дождь из наград: высшие ордена и медали своих стран привезли в Москву все руководители Восточного блока. Простой народ смотрел на это по-разному: кто с уважением, кто с иронией. А кто-то и с негодованием, поскольку нежелание высшей кремлевской верхушки идти на реформы (назревшие, как они считали) расценивали как преступление. Наш герой относился к последним, почему и родил в том году весьма показательные строчки:

Или:

Однако Брежневу было отнюдь не плевать на страну, которой он руководил. Даже наоборот: именно желание сделать ее лучше и вынуждало его на действия, которые того же Высоцкого возмущали. Генсек боялся перемен, поскольку видел и понимал, в каком состоянии находится высшая элита страны: в состоянии перманентной войны друг с другом. С тех пор как он подавил бунт шелепинцев в 67-м, он намеренно законсервировал ситуацию, загнав противостояние различных политических группировок под кремлевский ковер, дабы не будоражить лишний раз страну. Эта консервация чуть позже получит в либеральных кругах название «застоя». Однако слово это можно было применить к той ситуации с большой натяжкой, поскольку развитие страны не стояло на месте. Довольно активно развивалась экономика, культура, да и сама политика, где Брежнев, несмотря на ухудшающееся здоровье, постепенно убирал из своего окружения практически всех потенциальных претендентов на свое место. Историк А. Шубин по этому поводу напишет следующее:

«Суть понятия „застой“ — не в прекращении развития. Это было общество со стабильной структурой. Чтобы уйти от эмоциональных оценок, можно назвать этот период равновесием, или стабильностью. Производство росло, благосостояние повышалось (правда, рост благосостояния перестал поспевать за ростом потребностей), но общество оставалось таким же, как и десять лет назад. Перемены были настолько медленны, что еле заметны глазу…»

Судя по мемуарным свидетельствам многих высокопоставленных советских руководителей, большинство людей из брежневского окружения боялись открытого раскола элиты и начала борьбы за власть. Собственно, и сама элита была согласна с этой консервацией ситуации, поскольку та гарантировала ей вполне безбедное и спокойное существование на протяжении тех лет, пока Брежнев находится у власти. Поэтому элита внимательно следила за здоровьем своего генсека, всячески помогала ему его поддерживать и при малейших поползновениях с его стороны поднять вопрос об уходе в отставку, тут же бросалась его отговаривать от этого. И эти уговоры помогали — Брежнев продолжал руководить страной, даже несмотря на ухудшающееся здоровье.

Что касается Высоцкого, то его недовольство существующим положением вещей объяснялось просто: подобное поведение вообще характерно для определенной части творческой элиты, которая всегда старается идти «впереди паровоза» и считает себя прогрессистами. Отметим, что именно либералы чаще всего выступали критиками советского режима, в то время как державники, которые тоже прекрасно видели все недостатки и даже пороки существующего режима, старались «воду не мутить», прекрасно отдавая себе отчет, что тем самым могут сыграть на руку противной стороне.

Свою роль при этом играли и личные качества Высоцкого: природная злость, усугубленная различными болезнями (а как бы сам он ни хорохорился, уверяя себя, что «еще так много сил», его организм к тому времени уже представлял собой одну сплошную болячку), а также необузданный темперамент, который требовал постоянного выхлеста энергии. Высоцкий понимал, что жить ему остается не так уж и много, и этот оставшийся отрезок времени он хотел прожить на пределе своих возможностей, а не так, как Брежнев и его окружение, — в тишине и покое. Поэтому, как и раньше, он продолжал черпать творческое вдохновение в недовольстве окружающим миром, часто намеренно накручивая себя до состояния исступления. Это позволяло ему максимально эффективно использовать свой талант, который, как уже отмечалось, именно в экстремальном состоянии давал наиболее мощный КПД. Хотя, с другой стороны, на талант этот все сильнее влияли внутренние факторы: из-за развития болезни творческий потенциал Высоцкого заметно слабел, что выражалось прежде всего в количественном плане (писалось ему все труднее).

Известно много свидетельств того, как Высоцкий за глаза относился к советской верхушке — с нескрываемым презрением. Например, в узком кругу он часто разыгрывал миниатюры собственного сочинения (целиком придуманные им или увиденные в жизни), где представители высшего сословия выглядели, мягко говоря, нелицеприятно. Вот как это описывает один из свидетелей такого рода «концертов» — М. Златковский:

«К сожалению, не записаны его изустные истории. Кто знал, что этого уже не успеть, что этот род его творчества так и останется единственно невосполнимым в воспроизведении… Да и как записывать на магнитофон, если эти истории рождались спонтанно, вдруг, только по ему ведомой логике… Иногда история повторялась „на бис“: „Володя, расскажи, ну расскажи про то… про это…“ Но и тут в голову не приходило включать аппарат…

Вот Брежнев с камарильей в баню собирается ехать, и полное ощущение, что идет настоящий «мужской» разговор про «какие будут девочки? да чтоб не такие, как в прошлый раз… да завезли ли „Пльзенского“? и чтоб венички, венички отмоченные… уж постарайтесь»…

Подбирал убийственно точные образы и словесные характеристики персонажей. Для этого надо было превосходно знать предмет пародии и еще вкладывать свое отношение к происходящему. Вы становились не только свидетелем происходящего, но и при каждой новой фразе могли безошибочно узнать реакцию самого рассказчика…

Сатира могла быть убийственной, показывая маразматиков Политбюро, разыгрывая очередной «победоносный» съезд; была смешной и по-своему доброй — театр, киношники; горемычно-жалкой — «как я попал к Хрущеву»; но никогда — просто позубоскалить, унизить…»

С последними словами можно было бы поспорить. В них явно угадывается попытка простить своему кумиру любое действие, даже то, которое подпадает под категорию сомнительного. Например, разыгрывать интермедии про маразматиков из Политбюро для любого мало-мальски профессионального артиста — дело, в общем-то, нехитрое (этим баловались тогда многие, вплоть до студентов творческих вузов). Но было ли такое право у Высоцкого? Ведь сам-то он тоже был не без греха. Разве он не посещал такие же «баньки», где пиво пльзенское лилось рекой и пьяные девочки висли на шеях? Разве не выступал с «квартирниками» перед власть имущими (перед той же дочерью «маразматика Брежнева» Галиной), чтобы поиметь после этого определенные блага для себя и своих друзей? Не заискивал перед министром культуры П. Демичевым, которого так зло высмеял в одной из своих «зарисовок»?

Однако подобные факты своей биографии Высоцкий в интермедиях собственного сочинения старался не упоминать, предпочитая выставлять в дураках противную сторону. Вот как М. Златковский описывает то, как Высоцкий разыгрывает сценку с участием П. Демичева. В ней министр культуры, встретившись на одном из приемов с Мариной Влади, пытается за ней «приударить».

«С трудом сдерживаемая скабрезно вожделенная улыбка, подход, реверанс, готов бы сцапать (баба!), да „энтот этикет тут развели“… „Этого, того“ — завязывается беседа, в конце которой даже, может быть, будет: „А не поехать ли нам вместе?..“ И… о ужас! Министр вдруг обнаруживает здесь же, рядом — этого наглеца Высоцкого… Оторопь на лице у министра: и „тет-а-тет“ сорвался с бабой, и за руку, таскающую икорку, не схватишь… „Ну, погоди до Москвы, стервь… бард проклятый!“

Не станем подвергать сомнению сам факт подобной встречи министра с певцом и его женой. Однако все остальные нюансы случившегося — явный плод фантазии Высоцкого. Причем фантазии злой, мстительной, в которой министр выставлен в весьма неприглядном виде — ограниченным и сексуально озабоченным мужиком, запавшим на чужую жену, что называется, «посреди шумного бала». Однако зададимся вопросом: а сам Высоцкий святой ли? Он никогда так же не «западал» на баб, не уводил чужих жен у мужей? К тому же Министерство культуры СССР, которое возглавлял П. Демичев, не только палки в колеса вставляло Высоцкому, но и много хорошего для него сделало: те же концерты по всей стране в огромных Дворцах спорта проходили под его «крышей». И съемки в фильмах, а также зарубежные поездки певца тоже осуществлялись не без ведома этого министерства и лично министра П. Демичева.

Отметим, что сам Высоцкий чужую критику на свои поступки воспринимал крайне болезненно. Например, впереди нас ждет рассказ о том, как он обиделся на пародию на себя, которую сочинил Аркадий Хайт, а озвучил Геннадий Хазанов в своем спектакле «Мелочи жизни». Выходит, про других можно, а про себя — ни-ни? Про «маразматиков из Политбюро» остри сколько хочешь, а про «злобствующую черепаху» нельзя? А почему нельзя, если кому-то из коллег (да и не только) вдруг показалось, что глаза Высоцкому буквально застит злоба на окружающую его действительность. Ведь написал же другой известный артист следующую эпиграмму на Высоцкого: «Ему велели слогом бойким повсюду сеять гниль и плесень и черпать из любой помойки сюжеты ядовитых песен».

В этой эпиграмме обратим внимание на слово «велели», поскольку именно такое впечатление порой складывалось у многих людей от деятельности Высоцкого: дескать, его широкая гастрольная деятельность явно поддерживается определенными силами во власти, заинтересованными в существовании такого певца-бунтаря. Это, во-первых, поднимает престиж СССР на Западе как демократического государства, во-вторых — способствует приближению долгожданных реформ.

Между тем эпиграмма говорила и о другом. О том, что у Высоцкого доминировал однобокий взгляд человека, который видел лишь одну сторону бытия, да и ту оценивал неверно, поскольку плохо разбирался и в политике, и в экономике (то, о чем говорил сам певец еще в 74-м). Например, его оценка страны как «дырявого кузова» — привычный либеральный штамп, который был характерен для представителей его класса. На самом деле страна, как уже отмечалось выше, даже несмотря на все издержки, была достаточно сильна, чтобы по-прежнему сохранять статус сверхдержавы. Другое дело, что внутри советской элиты под влиянием многих факторов (в том числе экономических) уже набирала силу определенная прослойка людей, которые видели в широкой капитализации советской системы единственно верный путь дальнейшего развития страны. В итоге именно эти люди вместо того, чтобы залатать дыры в кузове, примут решение вообще выбросить его на помойку. А все потому, что именно такой путь гарантировал им попадание из кастового сословия в класс собственников. Высоцкий, судя по всему, развала страны не хотел, однако по воле судьбы играл на стороне тех людей, которые этот развал всячески приближали. Видимо, потому, что его личное благополучие во многом зависело от процветания именно этого класса — людей, заточенных под западные стандарты бытия. Эти стандарты только внешне выглядели безупречно, но внутри были гнилыми.

Судя по всему, Высоцкий интуитивно это понимал, однако изменить ничего не мог, поскольку был фаталистом. Еще в 72-м году из-под его пера родилось стихотворение, где он с абсолютной точностью выразил этот свой фатальный взгляд на вещи:

Вступая в невольный спор с автором, которому судьба не предоставила шанса застать будущее (наше нынешнее настоящее), зададимся вопросом: куда ведет человечество этот путь вперед — от хорошего к лучшему или, наоборот, к худшему? В зависимости от ответа и должны располагаться оценки брежневского «застоя»: в первом варианте это, конечно, зло, во втором — благо. Лично мне ближе второй вариант. Как пишет все тот же историк А. Шубин:

«Советское общество не было социалистическим. В 70-е годы это откровение вызывало разочарование в идеалах, в наше время, когда идеалы те скомпрометированы, можно взглянуть на этот вопрос спокойнее: СССР не был раем на земле, но не был он и адом. Здесь не было социализма, но было социальное государство.

Никакой критики не выдерживают также идеологические схемы, по которым СССР 70-х представлял собой тоталитарную систему, где почти все люди действовали по команде сверху, мыслили в соответствии с идеологическими заклинаниями партии и при этом все время боялись репрессий КГБ. Такую картину можно увидеть в западных фильмах о советской жизни и в современной телевизионной псевдодокументалистике, но в реальности советское общество было живым, чрезвычайно многообразным, разноцветным, и населена эта страна была обычными людьми со своими нуждами и взглядами…»

И вновь вернемся к хронике событий конца 76-го.

Из-за торжеств по случаю дня рождения Брежнева были отменены концерты Высоцкого в Подольске. В тот день артист должен был дать их сразу три, причем организатором выступал ныне известный кинодеятель (основатель «Кинотавра») Марк Рудинштейн. Однако в самый последний момент ему позвонили из горкома и приказали концерты перенести на другое число: дескать, таково распоряжение из Москвы. Видимо, боялись, что Высоцкий позволит себе какую-нибудь неуместную шутку или споет что-нибудь «не то». Рудинштейну пришлось ехать к певцу на Малую Грузинскую и сообщать ему эту неприятную новость. «Но концерты мы обзательно проведем в ближайшее же время», — пообещал Рудинштейн артисту. И слово свое сдержал — эти выступления состоятся. Но прежде Высоцкий выступил в ряде других мест, но уже в Москве. Так, 23 декабря прошли его концерты в ДК «Красная звезда» и «Гипробытпроме». Наконец два дня спустя состоялись его концерты в Подольске, причем сразу в трех местах: в ЦКБ нефтеаппаратуры, ДК «Дубровицы» и ДК имени К. Маркса.

26 декабря Высоцкий дал еще один концерт — в МВТУ имени Баумана.