"Питер Кэри. Моя жизнь как фальшивка " - читать интересную книгу автора

ради, Микс, всего одна неделя! Не так уж далек тот момент, когда все мы
будем гнить в земле. Поехали, а?
Этим он меня добил - мыслью насчет "гнить в земле". После завтрака я
залезла в сейф и забрала остатки журнальных денег. На Кингс-роуд купила себе
сандалии и легкую юбку и сорок пять фунтов обменяла на дорожные аккредитивы.
Снарядившись таким образом, я вошла в лабиринт, из которого и посейчас,
тринадцать лет спустя, не могу выбраться.
В ту пору перелет от Лондона до Куалы-Лумпур занимал тридцать четыре
часа, и нас еще задержали в Тегеране, потому что над аэродромом в Дубай
висел туман, и в Сингапуре тоже пришлось ждать. Казалось бы, за сорок два
часа мы по крайней мере могли завязать разговор, но Слейтер, как выяснилось,
в самолете предпочитал спать, и так накушался фенобарбитала с виски, что в
Сингапуре стюардесса приняла его за покойника.
Через малайский паспортный контроль Слейтера пришлось везти в кресле на
колесиках, так что мое знакомство с городом началось в мучительных попытках
запихнуть толстого и грузного старика в такси и доставить его в
фантастически аляповатый вестибюль отеля "Мерлин". Там, славу богу, о
Слейтере были наслышаны.
Кроме жуткого золотого орнамента, которым пестрел "Мерлин", первые
впечатления от иноземной столицы сводились к жаре, запахам - сточные воды,
неведомые цветы, гниющие плоды - и всепроникающей сырости, которая
впитывалась в тело и наполняла большой и почти пустой номер, где рядом с
унитазом кто-то успел бледным карандашом написать: "Трахни утю".
На следующий день Слейтер не подходил к телефону, и я испугалась, не
отдал ли он в самом деле богу душу. На всякий случай я позвонила портье и
выяснила, что Джон покинул отель с вещами, не оставив никакого сообщения.
Исчез - и дело с концом.
Бывает же такое: обольстили, отымели и бросили. Не слишком-то приятное
ощущение, и во мне опять зашевелилась прежняя неприязнь к Слейтеру. Я так
обозлилась, что не могла читать, беспокойство мешало уснуть, и в результате
я отправилась осматривать индийские галантерейные лавки на Бату-роуд. Я
люблю пестрые ткани, но здесь ничто не привлекало внимания. Батик был
простоват, подогнан под западный вкус, совсем не похож на тонкую
индонезийскую работу. Тем не менее, как все путешественники, я приобрела
отрез и пошла дальше, заглядывая в витрины и все отвергая, покуда на забрела
на шумную улицу с китайскими магазинчиками. Именовалась она, как ни странно,
Джалан-Кэмпбелл. Здесь мне тоже не понравилось, но спасибо хоть за сплошной
навес, под которым можно было укрыться от жары. Если бы еще торговцы не
устраивались прямо под ногами у прохожих со своими стульчиками, молотками и
пластиковыми ведрами.
И вот, заглянув нехотя в очередную лавчонку, я разглядела в сумраке
среди кучи велосипедов китаянку, которая раскладывала в пластиковые пакеты
ярко-красных рыбин, и немолодого белого мужчину в грязном саронге. Брови его
были скошены, волосы острижены так коротко, что он походил то ли на
заключенного, то ли на монаха. Более всего меня поразили алые язвы на
мускулистых ногах. Мужчина сидел на сломанном пластмассовом стуле, рассеяно
озирая улицу, и хотя я остановилась прямо перед ним, на лице его не
промелькнуло и признака "расовой солидарности".
Я подивилась мимоходом: как этот человек попал сюда, почему никто не
лечит его? Но стояла такая жара, я вся вспотела, мне до смерти надоел