"Джек Керуак. Протекая сквозь... (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

филолога в изгнании, он провел меня сквозь сад и ворота на маленькую
волшебную улочку. "Завтра утром, после моего скромного завтрака, чая с
хлебом, мы поедем кататься на лодке по Заливу".
Это приказ. Последний раз я видел "старого Быка" (бывшего другом "старого
Быка" мексиканского) в те новоорлеанские времена когда он жил с женой и
детьми около Ливи (в луизианском Алжире) - На вид он никак не изменился,
разве что перестал так тщательно как когда-то причесываться, и то, как я
понял на следующий день, по причине полного ошаления и погруженности в
глубины своего писательства, сидя словно заросший безумный гений сиднем в
своей комнате. Он носил американские армейские штаны и рубахи с карманами,
рыбацкую шляпу, и носил с собой большущий с фут длиной выкидной нож. "Уж
поверь мне, без этого ножа мне бы уж давно был конец. Однажды вечером в
переулке меня окружила шайка ай-рабов. Тогда я выщелкнул эту старую
штуковину и сказал "Ну, давайте, сучьи дети", они и свалили".
"И как они тебе, арабы"?
"Гнать их надо с дороги, этих говнюков", внезапно он пошел прямо на толпу
арабов на мостовой, заставив их расступиться в обе стороны, бормоча и
размахивая руками, энергично и нелепо раскачиваясь, словно какой
карикатурный нефтяной безумец-миллионер из Техаса, расчищающий себе путь
сквозь гонг-конгские толпы.
"Да ладно тебе, Бык, ты же не делаешь так каждый день"
"Что?" рявкнул он, чуть не взвизгнув. "Да просто пинай их в сторону,
парень, даже вякнуть им не давай, этим маленьким говнюкам". Но на
следующий день я понял что маленькими говнюками он считает всех: - меня,
Ирвина, себя самого, арабов, женщин, торговцев, президента США и самого
Али-бабу. Али-бабу или как его там, мальчонку ведущего на пастбище стадо
овец и несущего на руках ягненка, с кротким выражением лица, как у святого
Иосифа когда тот тоже был маленьким: - "Маленький говнюк!" И я понял что
это просто выражение такое, печаль Быка что никогда ему не обрести вновь
непорочности Пастуха, то есть этого самого маленького говнюка.
Вдруг, пока мы забирались в гору белыми уличными ступенями, мне вспомнился
старый сон о том как я взбираюсь по таким же ступенькам и попадаю в
Священный Город Любви. "Думаешь теперь, после всего этого, твоя жизнь
изменится?" говорю я сам себя (упыханный), но внезапно справа от меня
раздалось бламмм (молотком по железу) па паммм! И я всмотрелся в чернильно
черную утробу танжерского гаража, и тут-то моя белая мечта и погибла,
слава богу, прямо в промасленных руках здоровенного механика-араба яростно
сокрушавшего буфера и крылья фордов, в масляно-ветошном полумраке под
одинокой мексиканской лампочкой. И я продолжал устало карабкаться по
священным ступеням вверх, к очередному ужасному разочарованию. Бык
постоянно покрикивал спереди "Эй, пошевеливайся, ты ж молодой парень, и не
можешь угнаться за таким стариком как я?"
"Ты слишком быстро ходишь!"
"Тусари саложопые, ни на что вы не годитесь!", говорит Бык.
Мы идем почти сбегая вниз с крутого холма среди травы и каменных глыб, по
тропинке, к волшебной улочке с африканскими домишками и опять я попадаю во
власть старого волшебного сна: "Я родился здесь: на этой самой улице я
когда-то родился". Я даже заглядываю в то самое окно одного из домиков,
чтобы увидеть стоит ли еще там моя колыбелька. (Этот гашиш в комнате у
Быка, чувак - просто поразительно как это американские курильщики