"Джек Керуак. Протекая сквозь... (Книга вторая)" - читать интересную книгу автора

ведро с белой краской и мгновенно набрасывая вокруг головы черного монаха
огромные белые водопады.
"Эй!", кричит Рокко, непритворно изумленный. "У меня ж нету светлых волос,
никаких таких длинных светлых волос?"
"Теперь есть, потому что я так сказал. Я нарекаю тебя Прекрасноволосый!" и
Рафаэль одним взмахом заляпывает белым всю фреску совершенно портя ее при
этом, и все кругом хохочут, а он улыбается этой своей тонкой рафаэлевской
усмешкой, будто у него весь рот забит смехом и он просто не хочет
выпускать его наружу. И именно тогда-то я его действительно полюбил,
потому что он не боялся никаких бандитов, на самом деле он сам был считай
бандитом, и бандиты знали об этом. И когда мы спешим из бара назад к Рут,
на ужин со спагетти, Рафаэль говорит мне сердито: "Эх, брошу я наверное
эту поэтическую суету. Ничего она мне хорошего не дает. А я хочу млеющих
голубков на крыше и виллу на Капри или Крите. Не хочу больше разговаривать
у этими обдолбанными игроками и гопниками. Я буду встречать герцогов и
принцесс".
"Ты хочешь отгородиться рвом?"
"Я хочу ров в форме сердца, как у Дали - И встретив Кирка Дугласа, я не
должен буду стыдиться". Когда мы приходим к Рут, он сразу чувствует себя
как дома и начинает варить устриц в бачке с маслом, одновременно варит
спагетти, вываливает все это, смешивает, режет салат, зажигает свечу, и
вот он наш отличный итальянский ужин, из спагетти с устрицами, и мы
смеемся. Появляются певцы из авангардной оперы и начинают петь прекрасные
песни Блоу и Парселла, вместе с Рут Эрикссон, но Рафаэль говорит мне: "Это
еще кто, что за безмазняк?" (получается как-то так: "безмазнья-а-ак") -
"Это же просто уроды, чувак". Ему охота поцеловать Рут Хипер, но здесь
сейчас я, поэтому он несется в бар на Минетта Лэйн чтобы снять девочку,
смешанный бар для цветных и белых, но уже закрытый к тому времени.
На следующий день Ирвин хватает нас с Саймоном и Рафаэлем в охапку и
отвозит на автобусе в нью-джерсийский Разерфорд, на встречу с Вильямом
Карлосом Вильямсом, великим и старым поэтом Америки 20 века. Всю свою
жизнь Вильямс был практикующим врачом, и его офис до сих пор находится там
же где он 40 лет осматривал пациентов и собирал материал для своих
изысканных в стиле Томаса Харди стихотворений. Он сидит и смотрит в окно,
а мы читаем ему свои стихи и прозу. Ему очень скучно. А кому не было бы
скучно в 72 года? Он все еще подтянут, моложав и величественен, впрочем, в
конце концов он идет в подвал и приносит нам бутылочку вина чтобы маленько
нас растормошить. Он говорит мне: "Так вот и продолжай писать". Ему
понравились стихи Саймона, и после в литературном обозрении он написал что
Саймон самый интересный новый поэт Америки (Саймон любит писать строчки
типа "Не прорыдать пожарному гидранту столь много слез, как мне" или
"Звездочкою красной зажег я сигарету") - И конечно же доктору Вильямсу
нравится Ирвин, который родом из соседнего Патерсона, за его грандиозное,
вне рамок суждений человеческих, воющее однозвучное величие (как у Диззи
Гиллеспи на трубе, просто Диззи наплывает на вас не фразами, а мысленными
волнами) - Дайте Ирвину с Диззи разойтись, и стены падут, ну или хотя бы
ваши ушные перегородки это уж точно - Ирвин пишет о стенаниях с громким и
плачущим стоном, и доктор Вильямс достаточно стар чтобы это понять - Такое
вот историческое событие, и в конце концов мы, очумевшие поэты, просим его
дать нам свой последний завет, он стоит и, глядя за муслиновые занавески