"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

эстетической точки зрения. В этом пассаже он стремится показать, что скорбь
также можно выразить остроумно. С этой целью он вспоминает реплику
несчастного английского короля Эдуарда II, прозвучавшую в весьма
своеобразной ситуации. В качестве противоположного примера он приводит затем
пассаж из Дидро - историю некой крестьянки и одну из ее реплик. Затем он
продолжает: Auch das war Witz, und noch dazu Witz einer Bauerin; aber die
Umstande machten ihn unvermeidlich. Und folglich auch mu? man die
Entschuldigung der Betrubnis nicht darin suchen, da? die Person, welche sie
sagt, eine vornehme, wohlerzogene, verstandige und auch sonst witzige Person
sei; denn die Leidenschaften machen alle Menschen wieder gleich: sondern
darin, da? wahrscheinlicherweise in jeder Mensch ohne Unverscheid in den
namlichen Umstanden das namliche sagen wurde. Den Gedanken der Bauerin hatte
eine Konigin haben konnen und haben mussen: so wie das, was dort der Konig
sagt, auch ein Bauer hatte sagen konnen und ohne Zweifel wurde gesagt
haben. - См.: Samtliche Werke. B.30, S.223.[77]

Проблема II

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ АБСОЛЮТНЫЙ ДОЛГ ПЕРЕД БОГОМ?

Этическое - это всеобщее и, в качестве такового, опять-таки,
божественное. Потому правильно будет сказать, что всякий долг в основе своей
есть долг перед Богом; однако, если человеку нечего больше сказать, он сразу
же говорит: "У меня, собственно, нет никакого долга перед Богом". Долг
становится долгом, когда человек отсылает его к Богу, однако в долге, как
таковом, я еще не вступаю в отношение с Богом. Скажем, есть долг любить
ближнего. Он является долгом, поскольку его отсылают к Богу, однако в этом
долге я вступаю в отношение не с Богом, но с ближним, которого я люблю. Если
я скажу в связи с этим, что мой долг - любить Бога, я, по существу,
произнесу лишь некую тавтологию, поскольку "Бог" берется здесь в совершенно
абстрактном смысле - как божественное, то есть всеобщее, то есть долг. Все
наличное существование человеческого рода в этом случае закругляется в
совершенную сферу в себе самом, а этическое одновременно является здесь и
границей сферы и ее наполнением. Бог же становится невидимой, исчезающей
точкой, бессильной мыслью; его мощь содержится лишь в этическом, которое
заполняет собой все наличное существование. И если кому-нибудь вдруг придет
в голову любить Бога в некотором ином смысле, отличном от упомянутого здесь,
это будет значить, что он эксцентричен, что он любит фантом, каковой,
обладай он только достаточной силой, чтобы говорить, сказал бы ему: "Я не
требую твоей любви, оставайся только там, где тебе выпало быть". И если бы
кому-нибудь вдруг пришло в голову любить Бога иначе, эта любовь стала бы
подозрительной - совершенно как та любовь, когда некто любит кафров, вместо
того чтобы любить своего ближнего, как говорит Руссо.[78]
Если все изложенное здесь верно, если в человеческой жизни нет ничего
несоизмеримого, а всякая несоизмеримость, появляющаяся в ней, происходит
лишь вследствие какого-то случая, из которого, коль скоро наличное
существование рассматривается в свете некой идеи, ничего не следует, значит,
Гегель прав; но если он в чем-то не прав, так это в том, что говорит о вере
и допускает, чтобы Авраама рассматривали как отца веры; ибо тем самым он
выносит суждение как об Аврааме, так и о вере. В гегелевской философии[79]