"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

а сама она никоим образом не является, - меня поистине возмущает, что
приходится так о ней говорить, но еще больше меня возмущает, когда о ней так
говорят другие исключительно по собственной бездумности и
безответственности, - повторяю, она никоим образом не является некой дамой,
восседающей там в роскоши и играющей с божественным младенцем. И если,
несмотря на все это, она говорит: "Се, Раба Господня",[76] значит, она
действительно велика, и я думаю, не так уж трудно объяснить, почему она
стала матерью Божьей. Ей не нужно никакого мирского восхищения, точно так же
как Аврааму не нужно ваших слез, ибо она не была героиней, да и он не был
героем, и, однако же, оба они стали более великими, чем любые герои, не
благодаря тому, что они были ограждены от нужды и муки и парадокса, но как
раз благодаря всем этим мукам.
Есть величие в том, что поэт, представляя своего трагического героя
восхищению людей, может сказать затем: "Плачьте о нем, ибо он того
заслуживает", ибо есть бесспорное величие в том, чтобы заслужить слезы тех,
кто достоин проливать слезы; есть величие в том, что поэт способен управлять
толпой, что он может добиться от этих людей, чтобы каждый из них проверял
себя, решая, достоин ли он оплакивать героя, ведь помойная вода слюнтяев -
это всегда лишь унижение святыни. Но еще больше величия в том, что рыцарь
веры может сказать даже благородному человеку: "Не плачь обо мне, но плачь о
себе самом".
Конечно, это трогает, начинаешь с тоской думать о тех прекрасных
временах, чувствуешь нежное томление, ведущее тебя к цели твоих желаний, -
конечно, хотелось бы увидеть, как Христос бродил по земле обетованной. Но
при этом опять-таки забывают о страхе, о нужде, о парадоксе. И было ли тогда
так уж просто не ошибиться? Разве не ужасно было, что этот человек, ходивший
между другими, был Бог, разве не ужасно было садиться с ним за стол? И было
ли так уж просто стать апостолом? Однако результат, эти восемнадцать сотен
лет, - все это помогает, помогает этому жалкому обману, посредством которого
мы обманываем себя и других. Я не чувствую в себе достаточно мужества, чтобы
пожелать быть современником подобных событий, но именно поэтому я не сужу
слишком строго тех, кто ошибался, и не думаю худо о тех, кто видел истину.
Но теперь я вновь возвращаюсь к Аврааму. В это время, до того как
окончательный исход прояснился, либо Авраам каждую минуту был убийцей, либо
мы стоим перед парадоксом, который выше всякого опосредования.
Стало быть, история Авраама содержит в себе телеологическое устранение
этического. В качестве единичного индивида он стал более велик, чем
всеобщее. Это парадокс, который не поддается опосредованию. Как он вошел в
него, столь же необъяснимо, как и то, каким образом он там оставался. Если
же с Авраамом дело обстоит иначе, значит, он не трагический герой, но просто
убийца. И продолжать называть его отцом веры, рассказывать об этом людям,
которых заботят лишь слова, - значит не давать себе труда задуматься об
этом. Собственными силами человек может стать трагическим героем, но только
не рыцарем веры. Когда человек вступает на путь трагического героя - путь,
который в некотором смысле действительно является трудным, - многие способны
помочь ему советом; тому же, кто идет узким путем веры, никто не может дать
совета и никто не может его понять. Вера - это чудо, и все же ни один
человек не исключен из нее; ибо то, в чем соединяется всякая человеческая
жизнь, - это страсть,* вера же поистине есть страсть.
* Лессинг в одном из своих произведений высказал нечто подобное с чисто