"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу авторабыло стыдно не столько перед живыми, сидевшими при ярком электрическом
свете, забыв, что его нужно экономить, до дрожи стыдно перед самим отцом, погрузившимся в мир смерти и пристально высматривавшим что-то, было стыдно обращаться с ним как с живым человеком. Отец высматривал что-то. Это что-то - чудовище. Как пожар, огромное багровое чудовище, грохочет и воет в самом обычном доме, так же и смерть - огромное чудовище, и только что умерший, только что начавший спускаться вниз по дороге смерти отец, объятый страхом, дрожа от ужаса и стараясь преодолеть его, безропотно смотрел на чудовище в ярко освещенной спальне. Мне было стыдно даже того, что я, живой, стою у него перед глазами. Но если бы я признался, что мне - стыдно, никто бы меня все равно не понял. Нет, никто бы не понял. Потому что никто не видел этих глаз. Да и сейчас скажи я, что не сделал этого потому, что мне было стыдно, она бы снова влепила мне пощечину. А я не хочу, чтобы меня била эта женщина. - Говори уже! Что ты молчишь? Почему ты не стал звать отца? - Он же умер. Я не успел, - сказал я, изображая сожаление. - Лжешь! У отца были открыты глаза, он искал глазами своих детей и ждал, чтобы они окликнули его. - Он уже умер. И не хотел смотреть на детей. - Умер?! Разве мертвые смотрят открытыми глазами? А он смотрел. А если ты еще будешь упорствовать, ты до ночи останешься в классе. - Умер, - охваченный вдруг глубокой тоской, сказал я учительнице, возвышавшейся надо мной, как скала. - Совсем умер. - Лжешь, - возразила скала. - Умер же, умер! Когда заяц умирает, у него бывают такие же глаза. И Учительница трижды ударила меня по щекам. Из носа к уголкам рта потекли струйки крови, и теплые капли упали мне на колени. "За что, за что?" - думал я и, чтобы не расплакаться, пытался задержать дыхание. Но вслед за струйками крови медленно потекли слезы. Я понемногу слизывал - кровь и слезы. Меня охватила бешеная злоба. Значит, мать специально приходила к учительнице, ей мало одной ненавидеть меня, они сговорились! И учительницу охватила злоба, глаза у нее налились кровью, ее всю трясло от злости. - Когда заяц умирает... - бормотала она, просто наливаясь злобой. - Дурак! Когда заяц умирает! Для него что смерть родного отца, что какой-то паршивый заяц! Я промолчал и решил, что ни за что больше ни слова скажу этой уродине. "Самый паршивый заяц красивее тебя, дура". Я отвернулся от нее и, перескочив взглядом спортивную площадку, выстроившиеся в ряд крыши домов и реку за ними, стал смотреть на покрытые лесом горы, на небо. Моя деревня лежит в долине. Горы обступают ее со всех сторон, и, откуда ни смотри, виден не бескрайний небесный простор, а лишь четырехугольный клочок неба, точь-в-точь школьный стадион. А когда разгорается закат, небо похоже на залитое кровью поле битвы. Поле битвы в моем сознании почему-то всегда сливалось со спортивной площадкой и представлялось таким же прямоугольным. Я прямо видел, как на обагренном закатом прямоугольнике неба всплывает поле битвы в Бирме, и мне даже ничего не стоило различить обожженные лица погибших в бою солдат, мрачные, застывшие под стальными касками лица. Может быть, я видел их во сне. Но иногда мне кажется, что все |
|
|