"Джеймс Келман. До чего ж оно все запоздало " - читать интересную книгу автора

свобода тебе нужна

да она просто будет рвать и метать. Или вообще ничего не скажет. Это
она умеет, молчать. Когда Элен злится, голос у нее становится тонкий, и это
хрен знает как ее раздражает. Элен почему-то не любит высоких голосов, даже
женских. Она не намного худее его, но предпочла бы еще похудеть, вечно
твердит, что она слишком толстая, и еще у нее привычка сутулиться при
ходьбе. Сэмми всегда говорил ей - выпрямись. А она злилась, иногда очень
мило. Если он был на мели и говорил ей об этом, она отводила его в паб,
выпить. Не всегда, конечно. Но случалось, и отводила. Раз или два. А после
мрачнела вдвое против обычного. Замолкала, просто сидела, сердитая. Он даже
и не замечал, что она сердится, не сразу. Разговаривал с ней, как обычно, и
только потом до него доходило - она чем-то недовольна. Послушай, женщина, не
вали все на меня, обычно говорил он, я ни хера в этом не виноват. А иногда
пел ей ту штуку Кристофферсона:[2]

Она не боялась быть женщиной
и не стыдилась быть другом...

Ох и заводилась же она! Но хоть разговаривать начинала. Лучше мало, чем
ничего, друг, чем молчание, знаю, что говорю; молчания Сэмми не переносит,
особенно ее. Любой другой мудак пускай молчит на здоровье, но только не она.
Нет, ненадежный он человек. Больше года прошло, как они стали встречаться, а
прожил он у нее всего-то месяцев шесть-восемь. Остальное время она думала.
Элен не из тех баб, которые хватаются за кого ни попадя. Опыт, мать его,
все-таки трое сопляков на руках. Господи, как она распсихуется! Старушка
Элен... Ни в чем ей удачи нет, вечно какой-нибудь алкаш достается, сама так
говорила. Ну почему я всегда связываюсь с людьми вроде тебя? Я знала, что
это случится! Вот как она скажет. Я тебе говорила! Как будто какая-нибудь
манда могла сказать тебе, что ты в конце концов ослепнешь. Хотя она-то и
сказала, более или менее, как раз утром в пятницу и сказала, что добром это
не кончится, вот прямо так и сказала. Ладно, хрен с ним, друг.
Депрессуха ее иногда давила жуткая, по нескольку дней. Ты тогда
чувствовал, что за ней нужно присматривать. Сэмми нравилось лежать,
прижавшись щекой к ее титькам, зарывшись в них, сосок упирался ему в глаз,
мяконький, рука между ее ног, ладонь прикрывает дырку, ограждает от
опасности, надо же защитить и ее, и все это дело, особенно если она только
что кончила.
Сэмми, лежа на полу, улыбается. Но улыбка у него получается не
радостная. Радости он не ощущает. А ощущает он охеренную подавленность, вот
что он ощущает. Чего ж удивляться, что она распсихуется. Задержан фараонами.
Нарезался и был задержан фараонами. Ну так сама и виновата. Не надо было ему
угрожать. Вот чего делать не следует никогда - угрожать мудаку, если только
не собираешься выполнить угрозу. Конечно, может, она и собиралась ее
выполнить. Откуда ему, на хрен, знать. Да он так и не узнал бы, пока не
пришел бы домой. А, в жопу все, если она собиралась с ним порвать, тогда,
честно, друг, ей только и нужно было сказать ему, сказать прямо. Разве он
стал бы жить там, где его не хотят. Ты шутишь! Сэмми чемоданы укладывать не
впервой, привычка имеется. Ублюдки. Теперь он еще и ослеп, ослеп, на хер. Ты
только представь, ослеп. Исусе. Во поворотик был бы в какой-нибудь книжке.