"Даниэль Кельман. Под солнцем" - читать интересную книгу автора

работы, которые надлежало править и править. Изредка стаканчик вина с
коллегами. С одной из них, специалисткой по Адальберту Штифтеру, старше
Крамера на пять лет, он даже жил некоторое время. Потом она предпочла ему
социолога, и Крамер снова стал холостяком. Профессора уходили на пенсию, их
сменяли новые, а в курсе лекций все оставалось по-прежнему. Тем временем ему
стукнуло сорок.
А Бонвару восемьдесят. Его показали по телевизору, засняв издалека,
тайком. Бонвар медленно прогуливается вдоль берега в Ури: прямая осанка,
одна рука заложена за спину, в другой - толстая коричневая трость. Выходит
его последняя книга, сборник коротких зарисовок - простое и незамысловатое
описание повседневных вещей.
Бонвар беседует с личным врачом, тот во всех подробностях описывает ему
развитие болезни, которая после обычных обострений быстро и необратимо
переходит в тяжелейшую стадию, сопровождаемую адскими болями и приступами
тошноты. Вскоре после этого разговора Бонвар отправляет жену на какой-то
далекий курорт. Теперь он уже умеет обращаться с оружием, и на этот раз
осечки быть не могло. Вечером следующего дня он, отпустив прислугу, на
террасе под высоким черным небом стреляет себе в голову. Следуют длинные и
благоговейные некрологи.
Крамер тоже написал один для журнала гуманитарного факультета. Он
упомянул о заслугах Бонвара, о том, какая это была незаурядная и сложная
личность. В конце обмолвился о решении вдовы, вполне объяснимом, но все же
не вызывающем одобрения, - не делать достоянием общественности прощальное
письмо мужа. Большая часть статьи состояла из кусков, вырванных из
докторской диссертации, над которой он в то время работал.
Крамер довел ее до конца и сделался доцентом. Через неделю ожидалась ее
публикация небольшим тиражом в одном маленьком, но серьезном журнале. Этот
объемный труд охватывал все творчество писателя. Крамер заново перечитал
Бонвара, прочувствовал старую магию, неизменную красоту и мощь. Снова ощутил
колоссальную силу человека, повлиявшего на всю его жизнь.
А потом возник вопрос о названии. Была ли это его идея или редактора?
Теперь уже без разницы - оно понравилось им обоим: "Могила Бонвара". Звучало
как дань памяти и вместе с тем как намек на то, что Бонвар и его творения
принадлежали прошлому. Конечно, неплохо бы приправить название какой-нибудь
полемической колкостью, но и такое подходило вполне. Потом выяснилось нечто
совсем уж странное: нигде, ни в одной книге, ни в одном архиве не удалось
раздобыть фотографию надгробия Бонвара. Крамер с редактором уже оставили
свою затею, но на помощь пришел случай. Профессора Эбельвега пригласили на
конгресс в Париж, и он взял с собой Крамера. Всего каких-нибудь пара часов
от Ури, почему бы не съездить и не сфотографировать самому?
Одна только мысль о том, что он окажется у могилы Бонвара, приводила
Крамера в сильное волнение. В конце концов он согласился. Бонвар, сам Бонвар
лежал там, и уж на этот раз ему не удастся держаться на расстоянии. О да, в
определенном смысле это означало победу. Он поедет в Ури и сделает
фотографии, никто не сможет ему помешать. Там, где Бонвар поставил точку в
своей жизни. Да. Черт возьми, да.
Вдруг блеснул металлический шпиль колокольни. Несмотря на коварную боль
в спине, постепенно подбиравшуюся к шее и к вискам, Крамер ускорил шаг. Пот
бежал по лицу, веки слипались, и приходилось снова и снова вытирать глаза и
лоб. Несколько раз Крамер присаживался для отдыха: два раза на скамейку, а