"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

играющий такую роль/ вдруг закричал: "Что вы вроде вашей матери из меня
дурака делаете?! Она называет мне своих знакомых, а потом оказывается, что
они либо умерли, либо в Израиль уехали. Я уже предупредил вашу мать, что ей
дорого это обойдется, и вам не мешает это помнить". А допросы были иногда и
до двенадцати ночи, и домой я буквально приползала и, не раздеваясь,
ложилась. Ложилась и думала, мамочка дорогая, на сегодня и для тебя все
закончилось. На сегодня у тебя передышка. Если бы я знала тогда, что, в
основном, маму допрашивали по ночам. А иногда и днем, и ночью почти без
перерыва. И месяцами сидела она в одиночной камере. Но это я уж потом
узнала, когда адвокат был к делу допущен.
Ну, вот, пришла я в эту гостиницу "Спутник", позвонила папе, включила
радио, чтобы не слышать тишину, и, не раздеваясь, прилегла. И мыслей даже не
было в голове. Какое-то оцепенение наступило. Одна только мысль время от
времени возникала: "А Анечку вам, слава Б-гу, не достать. Она далеко". И
зларадное такое чувство появлялось, как будто это мы намеренно сумели их
обмануть. Приятное такое чувство. Чувство, что есть такое место, куда при
всей их всесильности им не дотянуться. И гордость за сестричку.
На следующее утро прихожу снова на допрос. Новиков - сама
вежливость."Ну, что, Елена Марковна, вспомнили что-нибудь?" Я опять держусь
своей версии и говорю, что я перед ними чиста. В это время входит в комнату
тот оперативник, что обыск у бабушки проводил и меня вчера до ворот
провожал. И вдруг он в разговор наш встревает и спрашивает: "Елена Марковна,
дело прошлое уже. Но скажите мне, когда вы успели разорвать записку, что мы
в вашей сумке обнаружили? Уж больно этот вопрос меня мучает". А я отвечаю:
"Ну чего ж вы так долго мучаетесь-то? Спросили бы меня раньше, я б вам и
сказала бы, что разорвала я ее на ваших глазах, пока ваш напарник за
понятыми ходил. Теперь вы мучаться не будете? Очень я не люблю, когда люди
по моей вине страдают". Вижу, лицо его вытягивается, и он так протяжно
говорит: "Да, такие люди нам бы здесь не помешали". А я отвечаю: "Есть еще и
другие места, где такие люди пригодятся". Надо тут заметить, что после
окончания следствия они мне эту записку разорванную в полиэтиленовом мешочке
и вернули. Хорошо я ее тогда разорвала. Не смогли они ее склеить. Новиков
этот наш обмен любезностями прерывает и говорит: "Ну, что ж, Елена Марковна,
раз вам нечего нам рассказать, вот ваш пропуск, получите предварительно в
кассе деньги за проезд и до следующего нашего в вами свидания".
Схватила я свою сумку с "тюремными" вещами, деньги получила - и на
свободу. На следующих допросах Новиков пару раз вскользь спрашивал, не
распаковала ли я свою сумку, с которой в Москву приезжала. При этом каждый
раз добавлял, что рано еще распаковывать.
Может быть, вы еще помните, что при самом первом обыске у мамы, они
забрали сберкнижку на имя Тани. Ну и ее начали вызывать на допросы. Про
всяких знакомых нашей семьи спрашивать и, в основном, про сберкнижку эту
выяснять. А Татьяна на своем стоит - моя, говорит, эта сберкнижка, и все
тут. И версию мы с ней придумали, что будто бы она от мужа своего прятала
эти деньги. А деньги якобы достались ей после смерти ее мамы, и никто об
этих деньгах не знает. Ее мама уже, к сожалению, подтвердить не может и она,
мол, знакома с ответственностью за дачу ложных показаний. Так что безусловно
она правду следователю рассказывает. А на вопрос, как же книжка у нас
оказалась, отвечает, что после смерти своей мамы моя мама самым близким для
нее человеком была. Как бы второй мамой стала /что, впрочем, недалеко от