"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

убедительности. Успокаивало меня только то, что они ее все равно никогда не
найдут. Короче говоря, подписываю протокол о том, что я скрипку сожгла,
прибегаю домой и лихорадочно начинаю жечь в ведре какую-то деревяшку,
игрушку Анрюшину. Ведро это, понятно, не мою. И понимаю в душе, что если они
сделают экспертизу, то тут же меня и разоблачат. Но напряжение настолько
велико, что сидеть сложа руки невозможно. К счастью моему, обыска по поводу
скрипки у меня не было.
Через несколько дней меня снова Новиков на допрос вызывает и среди
прочего говорит: "Ну, что ж, Елена Марковна, я допускаю, что вы отдали нам
все скрипки. И поверьте мне, что пока бы я их не получил, легко бы вам не
было. Завтра мы уезжаем в Москву и будет у меня чем порадовать вашу маму". У
меня аж в глазах потемнело, как я представила себе маму, из которой они
сначала вытянут жилы, добиваясь сказать, где и сколько у нас было скрипок, а
потом, когда она будет совсем обессилена, с улыбочкой ей их покажут.
Меня вообще все время преследовали картины маминых допросов, и ночью я
не могла заснуть, все время о ней думала и знала, что она тоже не спит.

День пролетел,как угар
Ночь на смену пришла.
А в сердце моем пожар,
Сгорает оно дотла.

Челюсть до боли свело,
Звенит, звенит слеза.
А сон, как рукой, сняло,
Хоть выколи к черту глаза.

Я знаю, ты тоже не спишь,
Ты думаешь обо мне.
Не спишь, и молчишь, и молчишь...
С тобой говорим лишь во сне.

Но сон, как рукой, сняло,
Хоть выколи к черту глаза.
И челюсть до боли свело.
Звенит, звенит слеза...

Ночей я боялась ужасно, да и днем не намного легче было. Ходила по
улицам бесцельно, просто чтобы отвлечься от своих мыслей. Смотрела на людей
и думала, как они могут смеяться, ходить в кино, покупать какие-то вещи? Мне
казалось, что все должно замереть от горя. Я, знаете, через две недели после
ареста мамы взглянула на себя в зеркало и ужаснулась - я стала совсем седая.
В тридцать три года.
Итак, возвращаюсь я домой после этого допроса и вдруг Вера Михайловна,
няня Андрюшина, которая осталась помогать мне время от времени без всяких
денег - дело в том, что ее мужа в тридцать девятом году арестовали, и больше
она его никогда не видела, так она очень сочувствовала мне и понимала мое
состояние - так вот, Вера Михайловна вдруг говорит мне: "Леночка, вам звонил
какой-то ваш приятель, он попросил меня записать номера камер хранения на
Московском вокзале, куда он свез какие-то вещи". Можете себе представить,