"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

Возвращаюсь домой и сижу у телефона, как завороженная. Проходит утро,
проходит день. Телефон молчит. Время от времени поднимаю трубку - гудок -
телефон в порядке. В доме тишина. Андрюша ко мне не пристает. Чувствует, что
мне не до него. Кто-нибудь знает, какое это мучение - ждать звонка?! К
восьми вечера я была полумертвая. От телефона не отхожу. В девять вечера
звонок. Единственный за весь день. Единственно нужный для меня. Папа.
Говорит, что он на вокзале и едет домой. Повесила трубку и разрыдалась.
Папа приехал и рассказывает: "Вышел из поезда, куда идти - не знаю.
Подхожу к милиционеру. Говорю - меня разыскивает КГБ. Милиционер оглядел с
головы до ног - не пьяный - и показал дорогу. В бюро пропусков называю себя,
прошу вызвать Новикова. Через пятнадцать минут говорят: ждите. Прождал
больше четырех часов, потом за мной зашли. Часа два допрашивали. Ни слова не
спросили, где был все это время. Никаких угроз. А часа через два отпустили".
Я представляю, каково ему было ждать больше четырех часов в приемной.
Однажды, уже после окончания следствия, я сама напросилась к Новикову на
прием. Я хотела передать ему одну вещь, которая, как мне казалось, облегчит
мамину судьбу. Я об этом еще расскажу. Сейчас я не об этом хочу сказать. Так
вот, вместе со мной в приемной сидел какой-то пожилой мужчина. Я взглянула
на него, и кровь застыла у меня в жилах. Он сидел бледный, уставившись в
одну точку, и трясся всем телом, так что стул под ним дрожал. Я до сих пор
помню его лицо. Я никогда не задумывалась, как я веду себя перед допросом. В
это время не думаешь, как ты выглядишь со стороны. Но я помню парализующий
страх от взгляда на пропуск при входе в КГБ и предательская, жуткая мысль -
получу ли такой же на выход.
Позже, обсуждая с папой характер задаваемых ему вопросов и анализируя
весь тон разговора, нам стало ясно, что папу запугивали возможностью моего
ареста. Они прекрасно знали про нашу с папой безудержную любовь, его желание
защитить меня и били в самое больное место. Я думаю, что за время
трехнедельных допросов многочисленных наших знакомых, у них сложилась
правильная картина расстановки сил в нашей семье. В смысле делового участия
папа был меньше, чем простой наблюдатель. Скрипка была единственным делом,
которому он поклонялся и в котором достиг совершенства. И если бы не полное
отсутствие честолюбия, я думаю /и знаю мнение о нем знаменитых скрипачей/,
его имя не сходило бы с концертных афиш. Его беда, как артиста, заключалась
в том, что он любил играть только для себя и узкого круга знакомых и родных.
Поэтому кагебешники, выбрав маму и меня в качестве основных объектов
дознания, нашли рычаги давления на нас. Маме они угрожали папиным арестом,
а, вероятнее всего, говорили, что папа сидит, и его освобождение зависит от
ее чистосердечных признаний. Подтверждение такому предположению я получила
позже. На меня же хотели воздействовать папой, который при каждом известии о
моем очередном допросе начинал задыхаться и чуть ли не терять сознание. По
их мнению, рано или поздно я должна была осознать, что папина жизнь у меня в
руках. И именно поэтому на папиных допросах ему всегда угрожали моим
арестом, предлагая вовремя меня облагоразумить. И папа, в отчаянии обращаясь
почему-то к безмолвному телефону, спрашивал исступленно: "Ну, почему, почему
мучают мою дочь?! Почему не хотят говорить со мной?!" И, глядя на меня
воспаленными от бессоницы глазами, умолял не рисковать собой и отдать им
скрипки, которые они настойчиво добивались у меня. Где находились скрипки,
знала только я. Я спрятала их во время папиного отсутствия. Увы, папа был
совсем не борец. Но за это я любила и жалела его еще больше. Ведь я и сама