"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

укрывательство от следствия за решетку посадим!" Это был какой-то ужас. Я
уже слов его не различала. А он все орет на меня. Я с тех пор крика не
выношу. Если кто-то кричать на меня начинает, я теряюсь и плачу. А они потом
часто это практиковали. И прием-то это известный - один следователь
"добрый", другой "злой". Как в самом примитивном детективе. Но, помню,
леденела я вся от крика, и хотелось только рассказать им все, что они хотят,
и убежать оттуда.
А еще через несколько дней они опять с обыском пришли к маме на
квартиру, на Таврическую. Двое понятых было. Один - какой-то алкогольного
вида мужик с улицы, а другая - женщина, хорошая наша знакомая, Зинаида
Михайловна, соседка с первого этажа. Я, помню, с ногами в кресло забралась и
так там, не шевелясь, просидела. Обыскивать, собственно, было уже нечего.
Это они и сами понимали. В основном описью имущества занимались. А Зинаида
Михайловна мне уже потом сказала: "Леночка, я понимаю, как тебе неприятно
стало, когда ты меня увидела. Но когда они зашли ко мне, я подумала, что
лучше уж это я буду, чем кто-то другой. По крайней мере, это все со мной
останется, и по дому сплетни не пойдут". И я оценила это и до сих ей
благодарна. Описали они тогда все. От каждой ложки-вилки до картин на
стенах. Тех картин, что мама оставила и Анри не отдала. А так как каждую
вещь в отдельности описать надо - размеры, цвет, материал - то это оказалась
огромная работа, горы писанины. И Новиков устал. Когда уже одна только
люстра осталась, он вздохнул и сказал: "Ну, люстру мы описывать не будем.
Б-г с ней". И в это время этот мужик алкогольный, все время молчавший до
того, вдруг произносит: "Ну, нет. Люстру тоже описать надо. Она рублей
двести потянет". "Вы так считаете?" - спросил Новиков и люстру тоже описал.
Знал бы этот мужик, что через десять лет люстра эта будет украшать Летний
дворец императрицы Екатерины в г.Пушкин. Закончили они опись, снесли все
картины в одну комнату и комнату опечатали. А я расписалась.
А при очередном телефонном разговоре с папой я ему рассказала, что его
разыскивают. Он только ответил: "Я понял". И все. И сижу я как-то дома,
вечер уже. А вечером и ночью тяжелее всего. И бессонная ночь почему-то
всегда длиннее даже самого бездеятельного дня. Вдруг звонок телефонный.
Звонит наша общая с Таней приятельница Нина. И таким деланно бодрым голосом
говорит: "Ленка, приезжай к Татьяне. Посидим, чайку попьем". Я про себя
думаю, что она, рехнулась что ли? На ночь глядя ехать на другой конец города
чай пить. А она настырно уговаривает: "Ну, чего ты одна будешь сидеть?
Приезжай". И тут меня осенило - папа. Папа приехал. Это он меня зовет.
"Сейчас приеду", - кричу. И бегом из дома. Доезжаю до Тани, через две
ступеньки по лестнице перепрыгиваю, звоню - и папа открывает сам. Какое это
было облегчение после трехнедельного одиночества, страха, допросов, отчаяния
снова почувствовать себя маленькой девочкой, прижаться к папе, потереться о
его щеку и на минуту забыть обо всем. На минуту. А через минуту папа сказал:
"Я поеду в Москву. Ничего не поделаешь, доченька. Рано или поздно это должно
произойти".
И я помню, как я провожаю папу, и мы идем по Московскому вокзалу и
молчим. И слезы застилают мне глаза. И я думаю: "Боже, как я тебя люблю. Как
я тебя люблю, папуля!" А папа говорит: "Будет возможность, я тебе позвоню".
Я понимаю. Я все понимаю. Возможности может и не быть. У мамы не было.
Теперь папа. Он садится в поезд, смотрит в окно. Грязное окно. И папу плохо
видно. Поезд трогается.