"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

образом скрипку, работать она не сможет. Мы-то с папой только волновались да
вздыхали, а мама действовала. Вспомнила она, что вместе с Анечкой учился в
Консерватории один студент из Югославии. Душка его звали. Поехала мама в
Москву, встретилась с ним и, обсудив разные варианты, остановилась на самом
простом. Душка должен был попросить музыканта из Югославии приехать в Союз с
двумя дешевыми скрипками, наличие которых и будет отмечено советской
таможней, а возвратиться с другими двумя - нашими. Одну из которых он
передаст Анечке, а другую возьмет себе за помощь. План оказался до
гениальности прост и был осуществлен без всяких осложнений. Как бы мне
хотелось на этом и закончить свои воспоминания! Словами "без всяких
осложнений". Увы, на этом клубок несчастий сделал свой самый первый виток.
Через некоторое время мама попросила меня написать Душке в Югославию
письмо, чтобы дать ему знать, что все прошло благополучно и чтобы он
проследил за передачей скрипки Анечке. А попросила мама написать это письмо
именно меня, потому что в нем надо было не упоминать "скрипок", и она
думала, что я составлю такое конспиративное письмо лучше. Начала я писать
сначала черновик и вместо слов "послали мы вам две скрипки" писала "послали
мы вам две книжки". Однако, забываясь, иногда писала "скрипки", зачеркивала,
чертыхалась и исправляла на "книжки". Переписала черновик набело, отослали
мы письмо в Югославию, а черновик мама отложила в стол. "Я хочу иметь его
при себе, чтобы помнить о чем мы ему написали", - сказала она. А папа хоть и
был против сохранения черновика, но активно перечить не стал - у нас всегда
мама принимала окончательные решения.
И, насколько я помню, Анечка уже благополучно получила скрипку, и все
были так счастливы, что про какой-то там черновик забыли. А мама так и жила
душой в Израиле. И меня Израилем "заразила". Именно ее интерес к Израилю, а
даже не отъезд Анечки, привел меня однажды в ОВИР, то есть в специальное
учреждение Министерства внутренних дел, занимающееся выездными визами.
Проходя однажды мимо этого здания и увидев надпись "ОВИР", я и зашла туда,
скорее от любопытства, чем от осознанного решения. Тогда, в 1975 году,
инспектора ОВИРа были вежливы и учтивы. Это потом, уже много позже, я в
полной мере смогла почувствовать их жестокость и издевательства. А в 1975-ом
все было вполне пристойно. Выдали мне анкеты, я их заполнила. Тогда от руки
еще можно было заполнять, это уж потом они стали требовать все документы,
отпечатанные на пишущей машинке. Подала я анкеты инспектору, а она
спрашивает: "А где же ваш "Вызов" из Израиля?" А дело было в феврале месяце,
еще и полугода с отъезда Анечки не прошло, и "Вызова" от нее у меня не было.
Ждали мы его. Он и пришел в скором времени, да, к сожалению, уже не
понадобился. А тогда в ОВИРе я сказала инспектору: "Вызов на днях должен
придти - я занесу". Сунула она анкеты в стол и говорит: "Учтите, анкеты без
"Вызова" не рассматриваются. Получите "Вызов" - приходите с мужем. Все члены
семьи должны присутствовать". Ушла я от нее страшно довольная. Дома маме все
рассказала, а она улыбается: "Глупенькая, ну чего ж ты поперед батьки в
пекло лезешь? Вот придет "Вызов" - мы все и пойдем в ОВИР. А без "Вызова" -
это пустой номер".
А где-то в начале марта поехала мама снова в Москву по своим делам.
Остановилась в гостинице "Россия". Надо заметить, что простому советскому
человеку почти невозможно было попасть в гостиницу. Я с этими трудностями
столкнулась много позже, в Казани, куда занесла меня судьба. Я тогда
согласна была переночевать на стуле, в коридоре, а меня и оттуда гнали. Ну,