"Елена Кейс. Ты должна это все забыть" - читать интересную книгу автора

шесть раз по тридцать граммов, не более". На последних словах она повысила
голос. "Но он не будет", - воскликнула я. Она впервые улыбнулась и уверенно
сказала: "Будет". У меня отлегло от сердца, как будто Андрей и вправду уже
начал есть. Далее Евдокия Исааковна объяснила мне, как и когда увеличивать
количество молока, чем разнообразить пищу и что делать, если он вдруг снова
откажется от какого-нибудь кормления. Все было расписано четко, подробно, на
все случаи. "Ну, вот. В ближайшие две недели я вообще вам не нужна. Через
две недели позвоните, и я вам скажу, что делать дальше. И никаких лекарств,
никаких уколов. Он и так за свою короткую жизнь уже принял столько лекарств,
что на десять лет хватит". Она поднялась и вышла из комнаты. Я за ней. "У
вас прекрасный мальчик. Вот только с мамой ему не повезло", - она улыбнулась
уже совсем по-домашнему. И уже в дверях сказала: "В чем-нибудь
засомневаетесь, не стесняйтесь мне звонить". И ушла.
И все пошло в точности, как она сказала. Я скрупулезно выполняла ее
советы. Через три месяца Андрей вышел на нормальный режим питания. С тех
пор, если я вижу, как родители уговаривают или заставляют своих детей есть и
даже иногда не разрешают им выйти из-за стола, пока все не будет съедено до
последней крошки, я вспоминаю себя, Евдокию Исааковну, моего крошечного
мальчика, бьющегося в судорогах, и мне хочется подбежать к этим мамам и
папам, бабушкам и дедушкам и прокричать им всем сразу раз и навсегда:
"Остановитесь! Замрите! Ваш ребенок знает, сколько он должен съесть! Вы сами
калечите его! Пожалейте, пожалейте его чуткую, ранимую, подвластную вам, но
выходящую необратимо из строя, удивительную и непонятную вам нервную
систему!"
С трехмесячного возраста и до восемнадцати лет, до самого отъезда
Евдокии Исааковны в Соединенные Штаты, я никогда не пользовалась советами
другого врача. Эта необыкновенная женщина, которая стала моим другом и
заменяла мне мать в трагический период моей жизни, достойна великой любви и
огромного уважения. Я преклоняюсь перед ней по сей день. Я пою вам гимн
моего восхищения, Евдокия Исааковна, родная моя!
Когда Андрею исполнилось шесть месяцев, мы начали ходить с ним на
массаж, чтобы избавиться от закупорки слезного канала. Папа шел со мной, но
в кабинет врача не заходил. Как когда-то я сбегала со второго этажа вниз,
чтобы не слышать Ларискин плач, так теперь он уходил в дальний конец
коридора, чтобы не слышать Андрюшин крик. Крик моего сына принадлежал мне.
По праву матери. Именно этим правом никто воспользоваться не хотел. Мы
заходили в кабинет, я клала его головку себе на колени и зажимала своими
руками, как тисками. Он смотрел на меня снизу вверх испуганными, уже
испытавшими боль глазами, и во взгляде его было недоумение, страх, обида,
обращенные ко мне, своей маме, которая привела его на эту боль, и не
отпускает его, и позволяет мучить. При первом прикосновении врача, делающего
глубокий массаж, личико его искажалось от боли, и крик его проникал мне в
поры и разрывал меня на части. "Держите крепче", - командовала врач, и я
выбрасывала этот крик из себя вместе со своим сердцем и держала крепче, еще
крепче, чтобы не видеть бесконечных слез в твоих глазах, сыночек, из-за
какой-то проклятой закупорки слезного канала, о существовании которого я
вообще впервые узнала только шесть месяцев назад.
Целый месяц ежедневных массажей не дал никакого результата. "Будем
делать прокол", - сказала врач. Нас назначили в институт глазных болезней и
поставили на очередь. В назначенный день мы с папой подошли к указанному