"Леонард Кип. Духи в Грантли (Потерянная комната) " - читать интересную книгу автора

устрицы...
- Хорошо-хорошо... спасибо, Биджерз. - Поток слов меня утомил, и
Биджерз, поняв намек, сделал вид, что снимает пылинку с моего венчального
фрака, и потихоньку выскользнул за порог. На самом деле я не столько устал,
сколько хотел поразмыслить в одиночестве. Что-то в замечании Биджерза
пробудило во мне ассоциации, но настолько смутные и неуловимые, что никаких
путных выводов из них извлечь не удавалось. Бриллианты размером с
ломбардский орех... бриллианты-орехи, орехи-бриллианты - эти слова связались
у меня в голове в мелодию, но что из них следует? Как я ни напрягал мозг,
фрагменты не укладывались в определенную картину. Ночью продолжалось то же
самое: те же слова, те же звуки, та же мелодия, похожая на перестук колес
поезда. Среди ночи я проснулся: меня вдруг осенило, но решение загадки
показалось столь диким и невероятным, что я сразу его отбросил. Даже тогда,
в полусне, в час, когда буйные фантазии мешаются со столь же фантастическими
снами, я счел эту идею сумасбродной и достойной осмеяния; вновь погружаясь в
сон, я думал, что окончательно с нею расстался. Но вот я пробудился, в окне
ярко светило солнце, а в памяти воскресла все та же чуднаМГя мысль. Странное
дело: мыслил я уже по-дневному спокойно и здраво, наплыва буйных фантазий
можно было не опасаться, а ночная идея, причудливая и призрачная, как
прежде, вызывала уже не смех, а желание серьезно и тщательно ее обдумать. В
конце концов, ничто не мешало проверить ее экспериментально, хотя
действовать следовало втайне и осторожно, дабы не навлечь на себя насмешки,
если затея провалится.
Одевшись, я на цыпочках прокрался вниз. Утро только начиналось, внизу
все было тихо, только одна из горничных смахивала с мебели пыль. Поскольку
все давно привыкли к моим ранним прогулкам, она лишь на миг скользнула по
мне взглядом и снова взялась за дело. Через окно-дверь я вышел на голую и
блеклую зимнюю лужайку. Садовник заново укутывал растения соломой, но и он
лишь притронулся к шляпе и ничего не сказал. По гравиевой дорожке я обогнул
террасу и достиг задворков дома, а оттуда свернул к сосновой роще
поблизости.
Посреди нее располагался семейный склеп Грантли. Вид его нисколько не
омрачал настроения; это была кирпичная постройка нескольких футов в высоту,
с некоторой претензией на архитектурную гармонию. Со склепом не было связано
ни суеверий, ни сентиментальных воспоминаний. Собственно, на тот день там
покоилось не более полутора десятков представителей семейства. Склеп был
сооружен четыре века назад, и рассчитывали его приблизительно на сотню
покойников, но во времена мятежа в поместье побывали солдаты Кромвеля; им не
хватало пуль, и они повыбрасывали мертвых Грантли за порог, чтобы пустить в
переплавку свинцовые гробы. После этого здесь нашли приют лишь два-три
поколения Грантли; прочих стали хоронить на кладбище у деревенской церкви.
Лет десять назад склеп понадобилось открыть, чтобы установить дату смерти
одного из усопших, необходимую как доказательство в суде. Дверь, которой
давно не пользовались, заупрямилась, в конце концов пришлось сломать замок.
Разумеется, запоры собирались восстановить, но - опять же разумеется - не
восстановили: как всякое не особенно спешное дело, его откладывали со дня на
день, а потом оно выветрилось из памяти. Незапертая дверь немного отошла,
хотя ее никто больше не трогал, садовники стали прислонять к ней
инструменты, потом открыли шире, чтобы прятать инструменты от дождя, и так,
шаг за шагом, полупустой склеп превратился в сарай для садового инвентаря.