"Джакомо Казанова. Мемуары " - читать интересную книгу автора

состояние, просил меня простить ему ошибку, приведшую меня следом за ним в
этот городишко. Считая своим долгом возвратить меня в Венецию, не располагая
деньгами и не зная, что у меня они есть, он сказал мне, что направляет меня
в Неаполь к одному горожанину, который выдаст мне шестьдесят королевских
дукатов на обратный путь домой. Я с благодарностью принял это предложение.
... Я прибыл в Неаполь 16 сентября 1743 года и сразу же поспешил по
указанному епископом адресу. Там проживал г-н Дженнаро. Этот человек, чье
дело было выдать мне указанную епископом сумму, прочитав его письмо,
предложил мне остановиться у него, так как ему хотелось бы познакомить меня
со своим сыном, который "тоже поэт". (Епископ сообщил ему, что я поэт
замечательный). После обычных церемоний я принял это предложение и
водворился в доме гостеприимного неаполитанца...
Мне было совсем не трудно отвечать на многочисленные вопросы доктора
Дженнаро, но меня смущали и даже настораживали постоянные смешки, которыми
он сопровождал каждый мой ответ. Ужасные условия жизни в Калабрии и
плачевное состояние дел епископа Мартуранского должны были скорее вызвать
слезы, а не смех. Решив, что я, может быть, становлюсь объектом
издевательства, я уже начал закипать негодованием, когда, отсмеявшись после
очередного моего ответа, мой собеседник сказал, что я должен его извинить,
что его постоянная смешливость представляет собой болезнь, причем
наследственную в его роду - один его дядя даже умер от смеха.
- Умереть от смеха! - воскликнул я.
- Да, эта болезнь, совершенно неизвестная Гиппократу, называется flatti
(Дословно "отрыжка", нечто вроде истерического приступа.).
- Как! Ипохондрические припадки, которые делают раздражительными всех,
кто им подвержены, вас веселят?
- Да, потому что мои действуют не на желчный пузырь, а на селезенку, а
она, как утверждает мой врач, - орган смеха. Это целое открытие.
- Вовсе нет! Это довольно древнее представление...
- Мы поговорим еще об этом, я надеюсь, вы проведете у нас несколько
недель.
- К сожалению, не смогу, я уеду, самое позднее, послезавтра.
- А деньги у вас есть?
- Я рассчитываю на шестьдесят дукатов, которые вы мне должны передать.
При этих словах раздается новый взрыв смеха, но, видя мое смущение, он
говорит мне: "Мне очень приятна мысль задержать вас подольше. Но, господин
аббат, я прошу вас познакомиться с моим сыном. Он пишет довольно милые
стихи". На самом деле шестнадцатилетний юноша был большим поэтом.
Служанка проводила меня к молодому человеку. Он оказался на редкость
привлекательной внешности и с самыми приятными манерами. Принял меня он
чрезвычайно любезно и учтивейшим образом извинялся, что не может именно в
эту минуту оказать мне достаточное внимание, ибо должен закончить концону по
случаю пострижения в монастырь одной родственницы герцогини Бовине. Конечно,
это были весьма уважительные причины, и я предложил молодому поэту свою
помощь. Он тут же начал читать мне свою канцону, написанную с большим жаром
в манере Гвиди. Я посоветовал назвать ее одой, и хотя я по справедливости
нашел ее присполненной подлинных красот, все же на некоторые ошибки и
слабости я ему указал. Более того, я попытался переделать эти места
по-своему. Он был в восхищении от моих замечаний, благодарил меня и
спрашивал совета еще и еще, словно я был сам Аполлон. Он сел переписывать