"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

застигну. И этот герой - я сам.
Вот книга рассказов "Могила командора". Загубленная книга...
Снимаю два тома своих дневников с полки, где эти тома стояли вместе с
атласными, в красных кожаных переплетах лоциями Курильских и Командорских
островов... Яркая книга могла родиться из этих вот записей на полях
толстых судовых журналов в твердых обложках, с не выцветшей изнутри
зеленью страниц, по которым в ритме качки плясала моя рука!.. Вел дневники
ежедневно, возвращаясь на шхуну со скал Ловушки, с Черных Братьев или
острова Среднего, - при свете тусклой лампочки на переборке, когда все
спали в каюте... Сколько исписано, сколько недоспано часов! А каждая
минута недосыпания завтра уже, утром, когда снова подойдем к островам,
отдастся при высадке - в ногах, в пульсации крови и мышц... Затрачены
такие усилия - и для чего? Как смотреть на то, что не сбылось? Как
пережить вновь? Просто перелистать не спеша?.. Или это жизнь, что я сейчас
веду? Ни с чем не сочетающаяся, она тянется просто так: стол, хождения,
полное отсутствие событий, скука, что на себя нагоняю, - как это
преодолеть?
На этот раз я отправляюсь в далекое, но не столь уж опасное плавание, где
возникло много замыслов, - на Командорские острова. После декоративных по
виду, но жестоких, гибельных для нас Курил: фантастическая ловушка из
мясистых смертоносных водорослей, в которую попался Белкин на острове
Птичьем; потеря научной группы на Скалах Ловушки, - и все это до сих пор
не отозвалось во мне никаким звуком, кроме беглой фиксации еще в двух
журналах-дневниках, оставшихся на полке, - мы явились на тихие Командоры.
Острова, кстати, еще более опасные, чем Курилы, но нам повезло, что ли?
Море спокойное, мы удачно, бестрепетно высаживались на скалы; ступали на
точно такие же камни, что еще недавно, на Курилах, стали для иных
последними прикосновениями жизни.
По сути, мы провели сезон отдыха, занимаясь мечением котиковых щенков на
лежбищах, кольцеванием птиц, изучая движение птичьих караванов, в
особенности, полеты одиноких трансконтинентальных альбатросов. Разлет этих
птиц с гнездовий Южной Георгии и острова Кергелен начался за месяца два
или три, как мы появились на Командорах. Одолевая громадные расстояния,
альбатросы никогда не садились на скалы, хотя в тех местах, где большие
глубины подходят к берегам, некоторые из них, как черноногий альбатрос или
гигантский буревестник, залетали даже в заброшенные бухты. Одно величавое
планирование, сохранявшееся при полном безветрии, что позволяло
изумительное совершенство крыльев, использовавших воздух не как простую
опору, а как среду обитания. В задуманном рассказе: "Полет альбатроса" - я
готовился графически прочертить такой полет, сведя к голой модели, и тем
самым освободить себя от пут условности или гипноза поэтического образа,
вроде того, что навеян Шарлем Бодлером. Модель объясняла реальный полет
свободной птицы, находящейся в беспрерывном поиске. Сочиняя рассказ, я мог
заодно придти к отгадке: как самому лететь или плыть?
К "Полету альбатроса" должен был примыкать рассказ об ослепленной птице, -
"Схема Курода". В нем поместился реальный факт: мы поймали на пустом
птичьем базаре пестролицего буревестника. Он был без глаз, со свежими
ранами. Птицы ослепили его, улетев. Нас интересовал птичий караван. Как
его найти? Поиск по схеме японского ученого Курода с учетом "розы ветров"
построен на том, что птицы используют ветер для перелетов. После шторма мы