"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

Переехали сюда, в свою квартиру; из мебели - кровать и стол. Почти все,
что я написал, я написал за этим столом. Теперь он перейдет к моей любимой
дочери, чем плохо? Все здесь останется, как при мне: белая лампа,
шлюпочный компас с утонувшего зверобота; висящий на стене черт, фотография
альбатроса в голубой раме. Остальное в ящиках, в папках: издательские
договоры, письма, начатые и брошенные рукописи, дневники. Хорошо, что все
это есть, только нужно ли мне? В этой квартире нет ни одной вещи, что я бы
хотел взять с собой.
Нет, мне ничего не жаль! Я бы желал большего: оставить здесь самого себя.
Как вычеркнуть годы и годы, что провел за столом, когда ушла моя
Герцогиня? Я был бессилен постичь весь безжалостный смысл потери. Не было
еще образа ночного океана, а я оказался именно в нем, лишившись защиты в
виде листа бумаги и ученического пера. Я оказался в глубокой могиле под
злыми взорами тех, кто меня всего лишил и сбросил туда.
Не зная, как выбраться, я легко поддавался заблуждениям. Даже искал
поддержки в приливах жгучей, ширящейся тоски: "Бывает минута, когда вдруг
почувствуешь себя несчастным. Нет, это не состояние безысходности, а вот:
встанешь утром, ты несчастен - и больше ничего". Приходя с плаваний,
проветренный морем, я садился за этот стол, соскучившись по писанию, но
тотчас натыкался на препону непроизношения, неперевода, непереложения
того, что томило, мерцало, толкалось изнутри: "Берешься и бросаешь, все
плохо. Это странно, сам материал протестует, и обидно до слез: не пишешь,
когда столько всего и надо писать и писать". Ведь я имел уже собственный
образец. Мог по нему сверить свой почерк: "Дело не в технике: что я
разучился писать, а в потере стиля. Вот написал, все живо, а душа не
принимает - не мое. А где я? Я пропал".
Перебираю содержимое папки с зачатками рассказов из вынашиваемой одно
время книги "Могила командора".
Листаю объемистый черновик романа о Счастливчике: "Последний рейс "Моржа".
Над этим романом с упорством маньяка трудился много лет: главки, наброски,
масса слипшихся, наэлектризованных сыростью страниц, исписанных мельчайшим
почерком с обеих сторон листа. Пометки, подчеркивания удачных фраз,
которые спонтанно возникали - все еще возникали! - у поверженного недугом
бессилия мастера, лишь имитировавшего былую скорость письма и
прострачивавшего в поисках подходящей фразы 8-10 страниц дешевой желтой
бумаги. Такую бумагу я раньше с презрением отвергал. Уже одна эта бумага,
на которой ничего не могло родиться, сказала бы, что я сам не верил, что
что-либо создам.
Такое вот я, еще молодой, оставил тому, какой я сейчас, наследство. Как им
воспользоваться? Любой менее терпеливый и работоспособный прозаик давно
выбросил бы все это в мусорное ведро. Выкинул - и взялся за новое. Я же
все сохранил, больше нечего хранить.
Вот еще есть роман - "Белая башня", виделась большая книга.
Еще книга: "Безобразная любовь" - о сумасшедшей Нине, о малахольной Елене,
о гермафродитной Серафиме и прокаженной Людмиле с танкера "Шкипер Гек", о
пятерых моих любовницах-подругах с сухогруза "Брянск"... Что я, с ума
сошел - писать о них целую книгу?..
Надо же иметь хоть какое подтверждение, что я барахтался, тянулся к
чему-то, выбирался к свету из черной ямы.
А ведь я и выбрался из нее через 12 лет, чтоб замолчать опять, -