"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

ног присосавшихся пиявок, а после залезли в стог соломы... Лез, дыхание
спирало, нащупывал пятку Ирмы, протискивавшейся, как уж; она вывернулась
ошалело, и из-под нас разбежались с писком, просквозив в соломе, как в ней
разлетелись воробьями, юркие меховые мыши...
Вот и приехал с мышами и воробьями и сошел у скотного двора. Тут своя
компания, провел с ней всего лишь день: скотник безрукий, в военном зимнем
полушубке, руку помяло в молотилке, заверчена суконкой, глаза круглые,
наглые; и еще один, тоже приметный: в галифе из диагонали, конюх, меченый
быком. Я ему дал прозвище Матадор, оно сразу прилипло. Трактор, скирда,
жерди нарубленные... Во дворе разведен костер, котел закопченный на
кольях. В нем грели воду для подмывания коров. Котел опорожняли, доливали
вновь; скотник с Матадором подбадривали огонь бензином и криками - баб,
таскавших ведра. Настя, эта женщина, забегая домой, подкладывала нам
что-либо из съестного: сало, кровяную колбасу, огурцы, грибы маринованные,
хлеб круглый, домашний. Сама испекла и сама отрезала, приложив хлеб к
груди, держа на отлете сточенный нож с выемкой в середине. Ну и самогон
мутноватый, но настоящий, из спиртовых отходов. Спиртзаводик был им, что
отец родной. Не забыл, как носили в ведрах брагу, лужи разлитой браги на
этой дороге, что вела из школы. Навсегда запомнил ржаный запах ее у лица,
когда, сбитый подножкой, падал, поскользнувшись, втягивал этот запах в
себя, с кровью и соплями, - запах Рясны. Отбитый, весь в синяках, не
чувствующий боли, так любая боль растворялась в анестезии ненависти, полз
к воде, отмывал распухшее лицо с заплывшими глазами. Лицо качалось, капало
с губы, капали кровь и слезы. Надо было выплакаться, чтоб завтра - ни
слезинки!..
Чего сюда поехал? Или могли узнать и окликнуть по-ряснянски? Видно,
поэтому и поехал так, чтоб посидеть инкогнито.
Скотник с Матадором начали пьянеть. У Матадора как пробила заглушку
ревность. Выпив, с искаженным лицом, он бежал, оскальзываясь сапогами на
навозе, врезался в кусты, хватал сморщенную рябину, жевал горстями. Меня
потешали его диагоналевые штаны. Скотник отозвался о Матадоре
пренебрежительно: "Не наебется, так набегается!" А если б сказал этому
Матадору в галифе, кто я такой, - так он бы и бегать перестал. Прежде, чем
сделать им честь как писатель, я здесь прославился как грубиян, - и даже в
ту пору, когда был мальчишкой, измываться над собой не всякому позволял.
Ну, а позже, когда приезжал погостить к бабке Шифре, тут влип в
грандиозную драку, - из-за Тины, одной приезжей девушки из Риги. Тогда я
навел шороху в клубе, стоял один против залетной пьяной футбольной
команды, пока один из подбитых мной не опрокинул керосиновую лампу.
Загорелся занавес, возник пожар, меня в темноте свалили. Дверь была забита
хлынувшими людьми. Возник слух, что я сгорел в клубе. Когда же в полдень
появился, как обычно, в чайной с Тиной, вся Рясна здоровалась со мной.
Сигарету попросишь - протягивают пачку... Случай вошел в летопись Рясны,
что о нем напоминать? Хуже, что я трезвел, как со мной бывает в плохих
компаниях. Меня раздражал своим мельканием Матадор, но еще больше - своей
душевностью наглый скотник. Сколько наслушался всяких исповедей! Только за
одни слова: "Я тебе сейчас расскажу!" - хотелось набить морду... Вдруг
вспомнил глазенки больной дочери - она меня ждет напрасно! Дочь не
понимает, что больна, папа подошел, за ручонку взял - уже спасенье... Взял
нож со стола, каким Настя резала хлеб, и полоснул по руке...