"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

"Мозовша". Я заходил туда, чтоб обменять доллары на белорусские "зайчики".
Нет в Минске ничего унылее этого проспекта, которому некий чинуша отвесил
уморительный реверанс, присвоив имя поэта. Серые, в подтеках дождя,
поставленные в один ряд дома; телефонные будки с выломанными аппаратами,
ларьки, похожие на собачьи будки; чахлые деревца на раскисшей,
истоптанной, выступившей из-под снега почве...
Убитое пространство!
Напротив, через двухполосое шоссе, была троллейбусная остановка, но
светофор не работал, как перейти? Ни один водитель не сбавлял скорость,
наоборот, прибавлял, если кто-то из нетерпеливых делал попытку перебежать.
Люди покорно ждали, когда иссякнет поток краденных иномарок. Дождались,
пошли, заглядывая в авоськи тем, кто шел навстречу, прикидывая по
авоськам, что есть в магазине. Никто не поднял голову и не глянул просто
на человека. Да и что в нем увидишь?.. Люди потеряли обличье, ослепли и
оглохли, и каждый, как сомнамбула, двигался в русле единой маниакальной
идеи: как пережить это время? Должно же оно кончиться!..
Раз, лавируя вот так среди толпы, я нечаянно - нет, я уже оценил
стройность ног, мелькавших в ритме авоськи, - бросил взгляд на женское
лицо: оно было замучено втянувшей в омут жизнью, но светило еще!.. Мой
взгляд застал женщину врасплох. Она сбилась с ноги, наткнулась на меня и
умчалась, жалко извинившись. Такую беспомощность вызвало в ней лишь то,
что я на нее посмотрел. А если бы мне пришло в голову познакомиться?
Сейчас я вынужден обрисовать себя, хотя мне претят подобные самоописания.
По той причине хотя бы, что я без конца буду упоминать женщин, а взгляд
мой, скользя по ним без разбора, всегда положит какую-либо под язык. Это
не ущербная черта, а моя им дань и повинность, так как ни одна меня не
предала. Отчего? - и мне непонятно. Почти любая связь была для меня
заранее обречена из-за Натальи... Как им не угадать! Они же, угадывая,
принимали молча. В таком случае как себя обрисовать, чтоб чувствовать
вольготно в своем романе?
Нет творца, который бы решился дать беспристрастно собственный
автопортрет. Пусть хоть Ван-Гог... Все ж замотал тряпкой отрезанное ухо!
Даже пишущий урод, и тот отыщет или украдет парочку черточек, чтоб себя
приукрасить. Это будет его законное приобретение, добытое с помощью пера.
Так же и я не составлю исключения: совру, но честно.
Мой молодой портрет на субтитуле "Полыньи" льстит мне, хотя он вроде бы и
правдив, конечно. Сделал его мой товарищ, Володя Марченко, талантливый
фотохудожник, сгинувший в безвестности. С давних пор я страшусь
любительских фотографий. Отбила интерес к фотографированию еще та
коротконогая тетка в Рясне. Раньше опасался выглядеть на снимках евреем, а
с некоторых пор боюсь выглядеть старцем. Поэтому чураюсь всяких компаний,
если там затесался наблюдатель с фотоаппаратом. Если же не убережешься и
попадешь в объектив, то происходит "Эффект Дориана Грея". Знакомые мне
люди, с которыми общаюсь, в каком-то смущении начинают оглядываться,
сверяя меня, подлинного, с застывшим снимком. Объяснение такой
нефотогеничности, как я понимаю, - что меня с кондачка не ухватишь. Мне за
пятьдесят, лицо продолговатое, с тупым носом, черные брови, черные без
семитского блеска глаза; крупный чувственный рот и совершенно седая
голова. С такой головой я вышел из "Полыньи": этот роман написан кровью, а
не чернилами. Сегодня я небрит, как киноактер; на мне серое ворсистое