"Борис Казанов. Роман о себе" - читать интересную книгу автора

вписался. Если меня сейчас кто-либо позовет, очередь не возразит: "человек
достойный" - вот вся реакция. Вдруг как буря пронеслась внутри ларька:
"Принимают только чистые!" Сразу возникла перестановка: те, кто посуду не
мыл, начали временно выходить, устраиваясь вокруг лужи. А мы, чтоб дать им
место, подвинулись поближе к крыльцу. Оказался под сосулькой, похожей на
заостренное копье, истончившейся у основания. Уже вполне созрела, чтоб
упасть, и я загадал по привычке. Так я загадывал на "Квадранте" насчет
лебедочного противовеса. Перетершийся, с тонну весом, он раскачивался,
подстерегая нас, в "кармане", где я стоял с напарником при тралении, и
упал, когда я из-под него отошел, надоев, должно быть, своим загадыванием.
В очереди меня тотчас предупредили:
- Вверх не дыши!..
Так замечательно выразился очередник, стоявший за мной. Я повернулся,
растроганный: это был тот самый, что упал, в галошах. Мужик со мной
поздоровался, как ничего между нами не было. Уловил хорошую атмосферу
вокруг меня. Я достал "Мальборо", он попросил, я отказал, объяснив, что не
делюсь сигаретами. Мужик понимающе кивнул: "Дорогие!" - достал свою
"Астру", и мы закурили, смешав дым.
Меня удивило: чего я стою, в самом деле? Даже если я и выбрался куда-то,
как из-под палки, то это не значит, что я вернусь сейчас ради бутылок в
общество Нины Григорьевны. Может, я собираюсь описывать этот ларек? Не
стоит стараться! Это уже сделал Михаил Кураев в своем великолепном
"Капитане Дикштейне", сразу перечеркнув пером все посудные ларьки в
русской литературе. Так чего я стою? Стою и баста! И готов стоять хоть у
отхожего места, если меня там будут вот так принимать.
Однако свои пять минут я уже отстоял.
Вот увидел человека, который был мне знаком: пожилой, с бачками, с
остатками былого "кока". Ни фамилии, ни имени его я не знал, только
издалека припоминал это костистое, горбоносое лицо, легко становящееся в
профиль, как на медали. То был знаменитый легкоатлет, победитель Европы, и
с ним случилось самое скверное, что порой случается с не жалеющими себя,
выкладывающимися спортсменами. Теперь это инвалид с прогрессирующим
параличом; не опустившийся, а лишь обособленный. Не помнил его выпившим,
никогда не видел с женщиной, хотя за пустую бутылку он мог снять едва ли
не любую из очередниц. Я внимательно смотрел, ничего не пропуская, как он,
установив негнущуюся руку, похожий на дискобола, готовящегося выпустить
диск поверх раскорячившихся, как бы присевших в испуге теток, - пульнул не
диск, а сетку с бутылками, угодив в чистоватое, не взбаламученное место.
Поводил сетку в луже, приподнял, пока сольется вода, развернулся и,
заметив, что я смотрю, сказал без всякого скептицизма, как о проделанной
работе: "Помыл".
Уже отшагнув, он сообразил, что я смотрел не просто так; обернулся,
сказав: "Ты стоишь за мной!" - и показал не на тех, что под сосульками, а
ткнул пальцем в заветную глубину помещения.
Очередь не возразила, что я сказал? Но разве я мог его местом
воспользоваться? Я сказал: "Спасибо, брат", - и вышел из очереди.

5. Автопортрет

Топорный проспект Пушкина открылся мне из дверей галантерейного магазина