"Эммануил Генрихович Казакевич. Синяя тетрадь (повесть)" - читать интересную книгу автора

прокуроров и отвечает на них, излагая пятнадцатилетнюю историю
большевизма, его идеологию, его цели. Что касается болтовни о шпионаже, то
ее глупость и бездоказательность были ясны самим обвинителям. Все
обвинение основывалось на показаниях пойманного русской контрразведкой
свежеиспеченного немецкого шпиона - прапорщика Ермоленко, который якобы
сообщил: завербовавшие его офицеры германского генштаба сказали ему, что,
кроме него, в России действуют в качестве агентов Германии Ленин и другие
большевики. Поверить в то, что офицеры генштаба германской армии раскроют
перед только что завербованным рядовым агентом свою агентуру, могли только
совершенно темные люди. Все эти "показания" были инспирированы русской
контрразведкой и ее руководителем генералом Деникиным еще в мае и не были
обнародованы тогда только за их полной абсурдностью. Лишь в июле,
напуганный вооруженной демонстрацией, министр юстиции Переверзев решил при
помощи ренегата Алексинского пустить в ход эту убогую клевету, чтобы
дискредитировать большевиков в глазах солдат.
Разбить доказательства клеветников в судебном заседании было проще
простого. Ленин видел перед собой лица "свидетелей" - пожираемого
неутоленным честолюбием Григория Алексинского, скользкого и
омерзительного, как все ренегаты; видел засыпанный перхотью пиджачок
Бурцева, "революционера-террориста", как он величал себя, хотя никогда
никого не убил, человечка с острыми глазками на заросшем грязноватой
бородкой лице; видел честолюбца и позера, анархиствующего денди Бориса
Савинкова; видел бывшего марксиста Потресова и бывшего большевика
Мешковского; видел всех этих бывших людей, их профессорские бородки и
обвислые щеки, слышал их слова, полные ненависти и страха, и отвечал им,
ловил их на передергиваниях, лжи, невежестве, ненависти к революции,
страхе перед массами, презрении к русскому рабочему классу, неуважении к
пролетарской демократии и сладеньком преклонении перед демократией
европейской, буржуазной, с ее рабочими певческими союзами и
"марксистскими" пивными! Он был готов встретиться с ними в судебном зале и
где угодно и высказать им все свое презрение. И, может быть, больше всего
мечтал он сойтись лицом к лицу с Плехановым, посмотреть ему в глаза,
сцепиться, схватиться с ним теперь, когда сам вырос вместе с революцией.
Чудовищное превращение Плеханова-интернационалиста в заурядного
российского ура-патриота, Плеханова-революционера - в смятенного
обывателя-либерала до сих пор, несмотря на весь опыт прошлых лет, огорчало
и удивляло Ленина. История - сложная штука. Возможно, что Вольтер и даже
Руссо были бы противниками вдохновленной их идеями Великой французской
революции, если бы они дожили до нее. Какое счастье суметь умереть
вовремя! Плеханов этого не смог.
Увлекаясь, Ленин в своем одиночестве все сочинял и сочинял свою
речь - вернее, свои речи - перед судом. Его глаза начинали задорно
посверкивать, губы кривились в усмешку. Презрение его к политическим
противникам из лагеря мелкой буржуазии вовсе не было агитационным приемом:
он действительно воспринимал их статьи, их речи, их стиль, их повадку, их
слюнявые проповеди и громкие клятвы с чувством глубочайшего неуважения.
Они даже временами удивляли его своим полным непониманием происходящего.
Керенский казался ему попросту невзрослым человеком, шумливым недорослем.
Дан и Церетели были злыми, вороватыми мальчишками, Мартов - мальчишкой
слабым и несчастным, Чернов - мальчишкой гадким и самовлюбленным. Они все