"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

главную дорогу. На перекрестке Лубенцов велел ехать не направо, в город, а
налево.
- Здесь, в лесу, где-нибудь заночуем, - решил он.
Проехав несколько километров, Иван повернул с дороги и остановил
машину среди деревьев и кустарника.
Иван посидел с минуту неподвижно - видимо, отдыхал, - потом спросил:
- Кушать будете?
- Давай чего-нибудь. Кормил меня англичанин, да там не хотелось.
Кусок не лез в горло. Ты рано встаешь?
- Когда надо, тогда и встаю.
- Нам нужно проснуться затемно и поехать в город. А то неудобно:
увидят немцы, что их комендант ночует в лесу, как бродяга, потеряют
уважение.
- Беда - уже светает.
- Часика два поспим. Еще нет четырех.
Так собирался Лубенцов заночевать первый раз в городе, где был
комендантом. Однако ему не спалось. Спать на заднем сиденье машины было
неудобно, а главное, образы прошедших суток, голоса, слышанные за день,
громкие и тихие, поток слов, русских и немецких, и мысли, мысли обо всем
виденном и слышанном не давали покоя. У него не выходил из головы
одноногий человек, бывший лейтенант, взятый в плен под Вязьмой. Лубенцов
хорошо помнил Вязьму. Он там находился в окружении в 1941 году. Он там
тоже был лейтенантом и тоже мог бы не успеть застрелиться. Что бы он
делал? Неужели тоже остался бы в живых, прозябал бы в лагере, ходил бы,
стуча деревяшкой, по немецкой земле, как непримирившийся, но внешне
покорный раб? Ему были понятны озлобление и горечь в глазах у одноногого.
Одноногий был волевым и сильным человеком, вожаком в здешнем лагере. Если
бы не беда, приключившаяся с ним под Вязьмой, он вполне мог бы теперь
приехать сюда, в Лаутербург, советским комендантом. А он, Лубенцов?
Случись с ним такая беда, как с тем лейтенантом четыре года назад, он,
может быть, находился бы здесь, в лагере, как этот лейтенант.
Нет, насколько Лубенцов себя знал, он не мог бы примириться с такой
жизнью. Его давно сгноили бы в тюрьме, убили бы, замучили, он пытался бы
бежать. Но ведь на одной ноге далеко не убежишь. Так или иначе, Лубенцов
испытывал теперь чувство глубокой жалости и нежности к одноногому
лейтенанту.
- Жизнь - штука сложная, - тихо произнес он вслух, думая, что Иван
спит.
Но Иван не спал. Он вздохнул и сказал:
- Это верно.
Оба замолчали и уже больше не разговаривали. Лубенцов лежал без сна.
Услышав наконец ровное дыхание Ивана, он бесшумно вышел из машины и стал
прогуливаться в лесу. Земля тут повсюду была усыпана валунами, иногда
очень большими. Лубенцов услышал шум воды неподалеку и вскоре подошел к
склону, у подножия которого протекала быстрая горная река. Она пенилась и
посверкивала в брезжущем свете утра.
Лубенцов посмотрел вправо и заметил за деревьями ту самую дорогу, по
которой он сюда приехал. Дорога в этом месте делала петлю, и оказалось,
что почти под самыми ногами Лубенцова, только ниже метров на двадцать,
находится черепичная кровля какого-то дома. Лубенцов пошел по тропинке