"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

исчез. Лубенцов остался в одиночестве. Он стоял в темноте, неподвижный и
напряженный. Теплота всех этих глаз перевернула ему душу. Жалость к этим
людям и гордость за свою армию переполняли его. "Почему я должен, - думал
он, - заставлять этих родных мне людей, так много страдавших, возвращать
чье-то имущество, может быть нечестно нажитое? Почему я обязан обижать
этих дорогих мне людей, которых и так столько обижали и унижали? Я ведь их
люблю. А тех, у кого они взяли эти ничтожные вещи, я не люблю и никогда не
буду любить".
Послышался частый стук деревяшки, и из темноты вынырнул одноногий.
- Все сделано, - сказал он. Помолчав некоторое время, он
проговорил: - Я лейтенант. Угодил в плен под Вязьмой в сорок первом. С
оторванной ногой. - Снова минуту помолчав, он тихо заключил: - Нехорошо.
- Ничего, - сказал Лубенцов. - Все будет в порядке.
- Сам виноват, - сказал человек, как будто размышляя вслух. - Мог бы
застрелиться. Хотя это очень трудно. И нога лежала рядом. Ее оторвало
болванкой, почти целая лежала, отдельно только. Как-то засмотрелся я на
эту ногу, тут меня и схватили.
- Ничего, - сказал Лубенцов. - Все будет хорошо.
- Бочку вина наполовину выпили, - сказал человек. - А все остальное
отдадим. Уже понесли отдавать. Напрямки, через огороды. Если хотите -
поедем, проверите.
В некотором отдалении от них стояла толпа людей, высыпавших из
бараков.
- Мы бы не стали у них брать, бог с ними, - продолжал человек. - Да
мы тут совсем обносились. Американцы и особенно англичане держали нас в
черном теле. Даже хлеба не давали. Не всегда давали. Всегда были против
нас, за немцев. Мы им указывали тех немцев, которые особо издевались над
нашими при Гитлере. Англичане их не трогали. А позавчера приехали к нам и
говорят: делайте что хотите, все ваше, русские сюда идут, все теперь ваше.
Вот мы, значит, и разыгрались...
- Больше ничего такого не делайте, - сказал Лубенцов.
- Ладно. Я и сам думал, что не может Советское командование дать
такой приказ.
- Конечно, - сказал Лубенцов.
- Поехали?
- Поехали.
Они пошли к машине. Опять зажглись фары. Немецкий мальчик забился в
угол заднего сиденья. Машина двинулась в обратный путь.
Человек сказал:
- Англичане расклеили объявления, что советские власти запрещают
немцам ходить по улицам после семи часов вечера. Иначе - расстрел. Что, и
это неправда?
- Неправда.
Человек нехорошо усмехнулся и сказал:
- Так я и думал. А там бог их знает. Странно все-таки.
- Странно, - согласился Лубенцов.
- Это для вас странно, - вдруг сказал одноногий резко и как бы
непоследовательно. - Если бы вы тут были... - Он махнул рукой.
Когда машина въехала в тот самый двор, откуда выехала полчаса назад,
ее сразу же окружили темные фигуры мужчин и женщин. Они уже не тихо, а