"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

негромкими голосами. Зажегся электрический фонарик. Он побегал по машине
и, на мгновенье остановившись на Лубенцове, испуганно погас. Один немец
похрабрее подошел к Лубенцову и стал ему объяснять, в чем дело. Из дома
забрали шесть пальто, две швейные машины, три радиоприемника, бочку
фруктового вина, а из мастерской - паяльную лампу и различные инструменты.
Люди, взявшие все это, ушли с полчаса назад. Один из них был русский с
деревянной ногой из соседнего лагеря. Об этом русском немец говорил с
плохо скрываемым ужасом.
- Где этот лагерь? - спросил Лубенцов. Ему стали объяснять, но он
нетерпеливо выхватил из толпы рукой за плечо мальчика лет пятнадцати и
подтолкнул его к машине. Они поехали. Вскоре город остался позади. Дорога
шла среди огородов. Потом мальчик велел повернуть налево, на немощеную
песчаную дорогу, которая привела к деревянным баракам. Вокруг стояли
столбы с обрывками колючей проволоки.
Лубенцов направился к ближайшему бараку. Там у порога кто-то стоял.
Лубенцов, приблизившись, разглядел женщину в белой косынке. Она тоже
вгляделась в него и вдруг вскрикнула пронзительно-громко ликующим голосом:
- Наши! Наши пришли!
С обеих сторон длинного коридора распахнулось не меньше двух десятков
дверей. Коридор моментально переполнился людьми. Лубенцова почти втащили в
одну из комнат. Она была освещена тусклым светом керосиновой лампы,
стоявшей на самодельном дощатом столе. Лубенцов, взволнованный до глубины
души, видел вокруг себя белые косынки девушек, ватные пиджаки мужчин.
Комната была большая, неоштукатуренная, обставленная двумя десятками
деревянных топчанов, покрытых то полосатым соломенным матрацем, то тонким
байковым одеялом. Два угла были отгорожены простынями. В третьем углу на
веревках висели детские колыбели. Пахло пеленками и керосином.
Лубенцову пододвинули стул, усадили его. Пожилые женщины смотрели на
него так любовно, причитали при этом так надрывно, словно он был давно
ожидаемым, долго не подававшим о себе вестей сыном. Молодые девушки
вытирали глаза кончиками платков. Худые подростки щупали его погоны и, не
очень интересуясь физиономией Лубенцова, завороженно вглядывались в его
ордена. Комната все больше заполнялась людьми.
Напротив Лубенцова уселся широкоплечий молодой человек с
иссиня-черной бородой, в белой рубахе. Положив на стол большие скрещенные
руки, он безотрывно глядел на Лубенцова сосредоточенным неподвижным
взглядом.
Лубенцова закидали вопросами. На столе появилась бутылка и селедка с
огурцами. Но Лубенцов не стал пить, а пообещал прийти через несколько
дней, когда немного освободится. Он встал, чтобы уйти, и только тут
вспомнил, зачем сюда приехал. С минуту он колебался, прежде чем заговорить
об этом, а потом все-таки сказал.
Все переглянулись. Человек с черной бородой встал с места. И только
теперь Лубенцов заметил, что вместо ноги у него деревяшка - грубая,
небрежно обтесанная. Одноногий не стал объясняться, только коротко
спросил:
- Надо вернуть?
- Да, надо вернуть, - сказал Лубенцов.
- Ладно, вернем.
Он вышел вместе с Лубенцовым из барака и, сказав: "Подождите", -