"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

роде.
Часа в два пополудни Лубенцов не без волнения увидел наконец город
Лаутербург - свою резиденцию. Город был очень красиво расположен в
котловине среди гор. Он пестрел своими красными островерхими крышами,
утопавшими в море зелени. На противоположном его краю высоко на скале
виднелись серые приземистые башни средневекового замка, имевшего и
теперь - в солнечную ясную погоду - сумрачный и грозный вид.
Поглядев на Лаутербург сверху, Лубенцов снова сел в машину, и они
начали спускаться в город. Но, не доезжая города, Лубенцов увидел справа
от дороги большие молчаливые заводские корпуса и велел Ивану завернуть
туда.
Есть что-то неестественное, ненормальное в облике неработающего
завода. Уходящие вдаль просторные цеха, бесконечные ряды станков,
разбегающиеся во все стороны узкие ленты рельсов, эстакады подъемных
кранов - все эти огромные площади, являющиеся по самой своей сути рабочими
местами, в неподвижном состоянии теряют всякий смысл.
На всей территории завода не было ни одной живой души. Все это спящее
царство металла тихо ржавело, пылилось, глохло. Запах давно остывшей золы
неподвижно стоял в воздухе. Чувствовалось, пройдет еще небольшой срок - и
все тут зарастет бурьяном и плющом, словно сооружение седой древности.
Гулкое эхо шагов Лубенцова и Воронина отдавалось под закопченными
стеклянными потолками пустынных зданий.
Лубенцов шел и смотрел по сторонам, испытывая тяжелое чувство; может
быть, впервые в жизни он здесь понял, как легко и быстро природа
завладевает тем, что человек выпустил из рук. Все, что человек сделал, он
отнял у природы силой, она же тихо, но неотвратимо старается все вернуть в
первоначальный вид. И как только человек перестает действовать, она это
делает, причем делает с необычайной легкостью, мягкостью и быстротой. Вещи
стремятся к инертности, то есть к покою и ничтожеству, иначе говоря - к
обратному слиянию с природой; они устают, если их не подстегивать, они
превращаются в ничто, если их запустить.
- Да что мы тут будем ходить, - заговорил Воронин, которому пришлась
не по душе эта мерзость запустения. Кроме того, он вспомнил наставления
Татьяны Владимировны: она просила Воронина не позволять Лубенцову слишком
много ходить пешком. - Сами видите, никого тут нет.
Лубенцов остановился, прислушался, наконец приложил ладони ко рту и
крикнул громко и протяжно "а-у-ууу", словно находился в лесу. Ему
показалось, что кто-то отозвался. И действительно, минуту спустя из-за
невысокого барака, увешанного красными огнетушителями и пожарными
топориками, появился человек. Лубенцов ожидал увидеть человека
оборванного, обросшего, чуть ли не одетого в звериные шкуры. И то, что
появившийся на одичавшем заводском дворе человек оказался гладко выбритым,
довольно элегантным, в шляпе, приличном костюме и при галстуке, делало всю
картину еще менее правдоподобной, еще более нереальной.
Ко всему прочему человек этот, подойдя ближе, приподнял шляпу и
коротко представился:
- Маркс.
Лубенцов даже опешил; на одно мгновенье он решил, что одинокий
человек на пустынном заводе сошел с ума и поэтому при виде советских людей
назвал себя именем великого коммуниста. Но человек повторил: