"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

двигавшихся вокруг него или лежавших вповалку разведчиков.
Разведчики обратили на это внимание одного из своих офицеров, и тот,
застегнувшись на все пуговицы, пошел к машине, чтобы осведомиться о
причине такого любопытства. Подойдя к этим людям, он прежде всего, по
известной армейской привычке, бросил быстрый взгляд на погоны, а уже потом
на лица. Один из троих оказался подполковником, второй - старшиной, а
третий - по-видимому, шофер - просто рядовым. Подполковник всмотрелся в
лицо подошедшего капитана и сказал:
- Так я и знал, что встречу знакомых! Белоусов, кажется?
- Товарищ Лубенцов! - обрадовался и капитан, узнав известного в армии
разведчика. Все офицеры разведки, как правило, знали друг друга.
Белоусов слышал, что дивизия Лубенцова расформирована, и спросил:
- Куда же вас назначают?
- Уже назначили, - сказал Лубенцов, помрачнев на мгновение. -
Комендантом назначили. - Он окинул взглядом разведчиков в зеленых
маскхалатах и грустно проговорил: - Прощай, разведка! - Он отказался от
приглашения подсесть к костру и, шутливо толкая Белоусова туда, где весело
горел огонь и кипели котелки с чаем, сказал: - Идите, идите... Я на вас
только немного посмотрю и поеду.
Несколько смущенный этим странным желанием, Белоусов нерешительно
простился и вернулся к своей роте. Что касается Лубенцова, то он
действительно постоял еще минут пять, глядя пристально и печально на
костер и людей вокруг костра, и наконец, махнув рукой, уселся в машину.
Машина тронулась и тут же свернула на другую дорогу - тихую,
пустынную, на которой совсем не было войск. Мимо пробегали немецкие
селения, на фоне чистого неба высились башни лютеранских церквей. Кончался
огромный летний день, переполненный множеством впечатлений и событий. Этот
поворот с дороги, заполненной советскими войсками, на пустынную дорогу
показался Лубенцову чем-то символическим. Он оглянулся на сидевшего сзади
старшину Воронина. Он ожидал увидеть и на лице старшины выражение
мечтательного прощания с прошлым. Но Воронин и не думал жалеть о прошлом.
С фатализмом, свойственным солдату, он воспринял перемену в своей жизни и
даже был доволен тем, что ему предстоят новые впечатления и что будущая
жизнь будет непохожа на все, что было прежде. Поэтому зрелище зеленых
маскхалатов у костра вовсе не задело его воображения, и он, заметив
устремленный на него взгляд гвардии майора - то бишь подполковника (он
никак не мог привыкнуть к новому званию Лубенцова), - сказал:
- Время-то раннее, а они уже спят...
"Они" значило - немцы. Действительно, проносящиеся мимо деревни были
безлюдны, даже собаки не лаяли.
Отвлеченный словами Воронина от своих прежних мыслей, Лубенцов тоже
удивился молчанию, царившему в немецких селах. Немцы, видимо, замерли в
ожидании неких серьезных и, быть может, горестных перемен, которые,
возможно, наступят в связи с уходом из этих мест англосаксов и приходом
русских войск и советских порядков.
Лубенцов напряженно вглядывался в темные очертания когтистых крыш,
под которыми притаилась чужая, непонятная жизнь, в эту жизнь ему,
Лубенцову, предстояло теперь ввязаться.
Как и что он будет делать, он не знал. Все, что было сказано в
Карлсхорсте на инструктивном совещании, ограничивалось общими словами. Да