"Эммануил Генрихович Казакевич. Дом на площади ("Весна на Одере" #2) " - читать интересную книгу автора

и остальные. Они направлялись в распоряжение Третьей ударной армии.
Расставание с Годуновым было не столь печальным потому, что старшина,
как-никак, оставался в армии, а переход из части в часть был в порядке
вещей. Это как бы даже и не было расставанием, а обычным воинским
перемещением. Все-таки Годунов и Чохов долго стояли возле машины под
начавшимся к вечеру дождем. Правда, они ничего друг другу не говорили, но
думали одно и то же, и каждый про себя вспоминал прошедшие бои, которые,
канув в вечность, казались теперь еще более великими и более героическими,
чем, может быть, были на самом деле.
Так или иначе, но после сдачи роты и отъезда солдат Чохов
почувствовал себя совсем разбитым. Словно огромная волна, на гребне
которой он долго плыл, вдруг отхлынула куда-то вдаль и оставила его на
мокром песке.
Он сидел в комнате, не зажигая света. За этот долгий день он так
уверовал в свое одиночество, в то, что он никому не нужен, что с трудом
скрыл удивление и радость, когда поздно вечером к нему неожиданно явились
майоры Мигаев и Весельчаков.
Пришли они не потому, что подозревали о его состоянии. Теперь, когда
распались служебные отношения и офицеры превратились из винтиков одной
большой машины в индивидуальности, - каждый сам по себе, - одного потянуло
к другому, и именно к тому, который и раньше казался интересным и
занятным, но не было времени с ним общаться вне службы.
Комната ярко осветилась. Мигаев спел только что переписанную им песню
"В прифронтовом лесу". У него был превосходный голос, чему Чохов несколько
удивился, так как такой талант представлялся ему мало соответствующим
должности начальника штаба полка. Потом все трое пошли к Четверикову.
Неприступный, суровый, грубоватый Четвериков неожиданно оказался
приветливым, гостеприимным и даже немножко смешным. Может быть, потому,
что был теперь почти на одинаковом положении с остальными офицерами -
"нули без палочек", как с усмешкой назвал их всех Мигаев. Они выпили,
поужинали, и в ходе разговора выяснилось, что Четвериков высоко ценил
Чохова, хотя ни разу об этом ему раньше не говорил.
На следующий день офицеры отправились в Потсдам, в отдел кадров.
Поезда в это время уже возобновили регулярное движение, и все отправились
на вокзал.
Здешние поезда дальнего следования выглядели как дачные и походили на
трамвай - лежачих мест не было, поразительно маленькие вагоны имели не по
две двери, а по нескольку с обеих сторон: каждое купе вагона - свою дверь
со своими ступеньками.
Поездка по железной дороге была вообще для офицеров непривычна: воюя,
двигались главным образом пешком, на машинах или верхом. Тем более на
немецкой железной дороге, с иностранными надписями, с раскрашенными в
яркие цвета станционными зданиями, с узкой колеей, все представлялось
особенно странным, почти игрушечным. Железнодорожники тоже были немцы, что
казалось вовсе неправдоподобным. Чохов впервые почувствовал себя здесь "за
границей". Конечно, играло тут роль и то обстоятельство, что он находился
не в составе воинской части, а сам по себе, и был в конечном счете не
более как пассажиром.
Как правило, у офицеров было по два чемодана. Только Чохов пришел с
одним маленьким чемоданчиком, притом фанерным, грубо сколоченным,