"Вениамин Каверин. Два капитана" - читать интересную книгу автора

седая.
- Ах вы, мои милые, - сказал Иван Иваныч и легко соскочил с лежанки.
У него были светлые, глаза, а борода черная и гладкая. Сперва мне
было странно, что он делает руками так много лишних движений; так и
казалось, что он сейчас возьмет себя за ухо через голову или почешет
подошву. Но скоро я привык к нему. Разговаривая, он вдруг брал в руки
какую-нибудь вещь и начинал подкидывать ее или ставить на руку, как
жонглер.
В первый же день он показал нам множество интересных затей. Он сделал
из спичек, коры и головки лука какого-то смешного зверя, напоминавшего
кошку, а из хлебного мякиша - мышку, и кошка ловила мышку и мурлыкала, как
настоящая кошка, Он показывал фокусы: глотал часы, а потом вынимал их из
рукава; он научил нас печь картошку на палочках, - словом, эти дни,
которые он провел у нас, мы с сестрой не скучали.
- Ребята, а ведь я доктор, - однажды сказал он. - Говорите, что у
кого болит? Сразу вылечу.
Мы были здоровы. Но он почему-то не захотел итти к старосте, у
которого заболела дочка.

Но в такой позиции
Я боюся, страх,
Чтобы инквизиции
Не донес монах, - сказал он и засмеялся.

От него я впервые услышал стихи. Он часто говорил стихами, даже пел
их или бормотал, подняв брови и сидя по-турецки перед огнем.
Сперва ему, кажется, нравилось, что я ни о чем не могу его спросить,
особенно когда он по ночам просыпался от каждого скрипа шагов за окном и
долго лежал, опершись на локоть и прислушиваясь. Или когда он прятался на
чердаке и сидел, пока не стемнеет, - так он провел один день, помнится,
праздник Егория. Или когда он отказался познакомиться с Петровной. Но
прошло два-три дня, и он заинтересовался моей немотой.
- Ты почему не говоришь? Не хочешь?
Я молча смотрел на него.
- А я тебе скажу, что ты должен говорить. Ты слышишь, стало быть,
должен говорить. Это, брат, редчайший случай, коли ты все слышишь - и
немой. Может, ты глухонемой?
Я замотал головой.
- Ну, вот. Значит, заговоришь.
Он вынул из заплечного мешка какие-то инструменты, пожалел, что мало
света, хотя был ясный солнечный день, и полез мне в ухо.
- Ухо вульгарис, - объявил он с удовольствием, - ухо обыкновенное.
Он отошел в угол и сказал шепотом: "Дурак".
- Слышал?
Я засмеялся.
- Хорошо слышишь, как собака. - Он подмигнул Сане, которая, разиня
рот, смотрела на нас. - Отлично слышишь. Что же ты, милый, не говоришь?
Он взял меня двумя пальцами за язык и вытащил его так далеко, что я
испугался и захрипел.
- У тебя, брат, такое горло! Чистый Шаляпин. Н-да!