"Петр Катериничев. Любовь и доблесть" - читать интересную книгу автора

аппаратными интригами мозгах зрели планы отмщения, а в истомленных завистью
душах - желчь и яд.
Вот тогда Фокию Лукичу и повезло присоединиться к будущим победителям.
Не по расчету и не по уму - по нужде. Газета "Коммунар" к тому времени тихо
сдохла, Фокия новоявленные администранты перебросили возглавить листок
"Княжинские вести", но был он там фигурой временной, чего не скрывали ни
сотрудники, ни начальство. Тогда Фокий затосковал крепко: делать он не умел
ничего начисто, только руководить. Даже бывшие технари с завода худо-бедно,
а пристроились: завод развалился на два десятка акционерных обществ, но
производил то же, что производил раньше, вот только никакая прибыль до
работяг не доходила: оседала в тех самых АО жирной плесенью. Инженеры, на
которых раньше Фокий, как идеолог, смотрел свысока, теперь раскатывали на
дорогих иномарках, селились в просторных квартирах в новых, прекрасно
спланированных домах, ездили за границу и хороводились с молодыми
давалками, а он жевал свой горький кусок и ждал, когда выпрут.
Вот тут и накатила предвыборная. Два молодых энергичных перевыборца
убеждали Фокия в его кабинете с помощью пяти бутылок дорогого коньяка часа
четыре; он пил, но не хмелел: виною был страх. "Гарант благосостояния",
бывший в те поры президентом, улыбался с плакатов непознанной улыбкой
секретаря ЦК, его же соперник, побывший с месячишко премьером, смотрелся
рядом совсем неавторитетно. Самодовольная улыбка "гаранта" обещала
приближенным все блага, о которых можно было мечтать, но Фокия с этого
корабля уже выпихнули. Выбирать было не из чего. И после того, как
энергичная молодежь доставила его домой в состоянии, близком к клинической
смерти, пришло решение: будь что будет.
Уже наутро он понял, что решение было насквозь порочным, и искренне
испугался вчерашнего. Бокун вспомнил и о вездесущей службе безопасности, и
о безвременных смертях некоторых чиновных: кончины их были почти
естественными, но среди оставшихся не при делах аппаратных людей бродили
слухи: смутные, потные, упорные... Но было поздно. И тогда Фокий Лукич со
страху запил вчерную.
Благо деньги теперь были. Молодые люди ежеутренне завозили в редакцию
готовые статьи, Бокун, не приходя в сознание, визировал их и продолжал
пить.
Последствий он ждал со дня на день. И когда его вызвал
предрайисполкома, по-новому, глава муниципальной администрации, он ждал
чего угодно - разноса, увольнения, ареста... А его начали эдак
по-товарищески журить... Тот "предрай" был шишкой вяленой и ученой:
президенты приходят и уходят, аппарат остается.
Вот именно тогда Фокий догадался: за новым кандидатом с застенчивой
улыбкой только что переученного из инженеров комсомольца тоже стоит сила, и
сила не меньшая, чем за "гарантом благосостояния и прогресса". Фонды газете
урезали напрочь, ну и пес с ними: теперь к Бокуну текли денежным ручейком
зеленые купюры, а это бодрило. И снять Фокия Лукича никто не посмел.
Ну а когда на съезде сторонников "Возрождения и труда",
противоборствующих с движением "Благосостояния и прогресса", Фокий Лукич
увидел тех самых сидельцев "второго эшелона", а вместе с ними закусивших
удила молодых честолюбцев и тихой тенью скользивших по паркетам холла
мозелевичей, рабиновичей и прочих гершензонов, то взбодрился духом
окончательно, понял, что в Сибирь его точно не законопатят - во-первых,